— Я не могу попросить разрешения осмотреть замок, потому что в нем живут другие люди, — продолжал Сальватор, — а между тем…
Он помедлил.
— Говорите, сударь, говорите! — попросил мэр. — И если только в моей власти сообщить вам необходимые сведения…
— Я бы хотел иметь внутренний план комнат, кухни, погреба, оранжереи.
— О сударь, — воскликнул мэр, — это совсем не сложно! Во время расследования, которое пришлось закрыть за отсутствием господина Сарранти, план был сделан в двух экземплярах…
— И что же сталось с обоими этими экземплярами?
— Один приложен к делу, которое находится у королевского прокурора; другой еще лежит, должно быть, у меня в папках.
— Могу ли я снять копию с вашего экземпляра, господин мэр? — спросил Сальватор.
— Разумеется, сударь.
Мэр порылся в одной, другой, третьей папке и наконец обнаружил то, что искал.
— Вот то, что вы просили, сударь, — сказал он. — Если вам нужны линейка, карандаш, циркуль, можете взять у меня.
— Благодарю! Мне нет нужды точно соблюдать пропорции; достаточно набросать только общий план.
Сальватор снял копию твердой рукой умелого геометра; когда его рисунок был готов, он сложил лист бумаги, спрятал его в карман и сказал:
— Сударь! Мне остается вас поблагодарить и извиниться за причиненное беспокойство.
Мэр возражал, уверяя, что Сальватор ничуть его не побеспокоил, даже попытался заманить гостя позавтракать (как он сказал,» с моей супругой и обеими моими барышнями «). Но, как ни заманчиво было это предложение, Сальватор счел долгом отказаться. Желая как можно дольше не расставаться с гостем, мэр проводил его до дверей и, перед тем как проститься, предложил молодому человеку свои услуги, если тому понадобятся еще какие-нибудь сведения.
В тот же день Сальватор представил Жюстена в ложе Друзей истины, где тот был принят в масонское братство.
Не стоит и говорить, что Жюстен, не дрогнув, выдержал все испытания: он прошел бы сквозь огонь, преодолел бы острый, как лезвие бритвы, мост, ведущий из чистилища в рай Магомета, ведь в конце этого нелегкого и опасного пути была Мина!
На следующий день Жюстен был представлен венте и принят в нее.
После этого Сальватор ничего не скрывал от своего друга и даже рассказал ему о широком заговоре, который был замышлен еще в 1815 году, а плоды должен был принести в 1830-м.
Оставим же их за благородным делом подготовки восстания, в котором найдет развязку наша история; а пока, следуя за ее изгибами, возвратимся к Петрусу и мадемуазель де Ламот-Удан.
XXVI. В ОЖИДАНИИ МУЖА
В той же благоухающей оранжерее, где, как мы видели, Петрус сначала с такой любовью написал портрет, а затем с таким неистовством его уничтожил, лежала в шезлонге мадемуазель Регина де Ламот-Удан, или, вернее, графиня Рапт; в подвенечном платье, бледная, словно статуя Отчаяния, она смотрела невидящим взором на рассыпанные вокруг нее письма.
Если бы кто-нибудь вошел в эту комнату или просто заглянул в приотворенную дверь, ему прежде всего бросилось бы в глаза выражение безмолвного ужаса, застывшее на лице девушки и вызванное, по- видимому, чтением одного или же нескольких писем, которые она в страхе или из отвращения уронила на пол.
Она посидела еще некоторое время в молчании и неподвижности, и две слезы медленно скатились по ее щекам и упали ей на грудь.
Потом она почти механически подняла безвольно повисшую руку, взяла с колен еще одно сложенное письмо, развернула его, поднесла к глазам, но, не прочитав и двух-трех строк, уронила его на ковер, где уже лежали другие; она была не в силах продолжать чтение.
Она закрыла лицо руками и на некоторое время задумалась.
В соседней комнате часы пробили одиннадцать раз.
Она отняла руки от лица и прислушалась, шевеля губами и считая удары.
Когда затих одиннадцатый удар, она встала, собрала все письма, перевязала их и спрятала в одном из шкафчиков, а ключ сунула за горшок со стрелицией; потом она подошла к звонку и дернула за шнур резко и нетерпеливо.
Появилась немолодая камеристка.
— Нанон! — обратилась к ней девушка. — Пора! Ступайте к садовой калитке, что выходит на бульвар Инвалидов, и проведите сюда молодого человека — он ожидает у решетки.
Нанон прошла по коридору, спустилась в сад, пересекла наискосок газоны и цветники; отворив калитку, которая выходила на бульвар Инвалидов, она выглянула и поискала взглядом того, кого надо было провести к госпоже.
Петрус стоял от нее всего в трех шагах, но она его не видела, потому что он прислонился к толстому вязу и оттуда жадно наблюдал за окнами Регины.
Странное дело! Павильон, в котором жила девушка, не был освещен; дом, стоявший напротив ее павильона, тоже; весь особняк будто погрузился в траур.
Единственное окно светилось лишь в студии Регины; слабый свет в нем напоминал дрожащий отблеск лампады в склепе.
Что же произошло? Почему в огромном доме не видно праздничных огней? Почему не гремит музыка бала? Почему такая тишина?
Как и Регина, молодой человек с замиранием отсчитывал удары часов. Вот отворилась калитка, и Петрус увидел камеристку. Он отделился от дерева, к которому был словно прикован, и спросил:
— Вы ищете меня, Нанон?
— Да, господин Петрус, меня прислала…
— …княжна Регина, знаю, — нетерпеливо закончил молодой человек.
— Графиня Рапт, — поправила его Нанон.
Петрус содрогнулся, холодный пот выступил у него на , лбу. Он схватился рукой за дерево, чтобы не упасть.
Услышав слова «графиня Рапт», он решил, что Регина передумала и не примет его. К счастью, Нанон прибавила:
— Следуйте за мной!
Она пропустила Петруса в сад, заперла за ним калитку и повела его к павильону.
Через минуту она уже отворяла дверь студии. Несмотря на полумрак, молодой человек сразу увидел свою Регину или, вернее, как сначала ему показалось, призрак своей возлюбленной.
— Вот господин Петрус, — доложила камеристка, пропуская молодого человека вперед.
Петрус остановился в дверях.
— Хорошо, — проговорила Регина. — Оставьте нас, Нанон, и подождите в передней.
Нанон послушно вышла, а Петрус и Регина остались одни.
Регина жестом пригласила Петруса подойти ближе, но он не двинулся.
— Вы оказали мне честь, написав мне, графиня, — сказал он, особенно подчеркнув последнее слово с безжалостной суровостью влюбленного, потерявшего надежду.
— Да, сударь, — мягко проговорила Регина, понимая, что творится у него в душе. — Да, мне необходимо с вами переговорить.
— Со мной, сударыня? Вы хотите со мной поговорить вечером того дня, когда я едва не умер от горя, узнав о браке, навсегда связавшем вас с человеком, которого я ненавижу больше всех на свете?
Регина печально улыбнулась, и в ее улыбке можно было прочесть:» Думаете, я ненавижу его меньше, чем вы?»
Улыбка не сошла еще с ее губ, когда она проговорила вслух:
— Возьмите табурет Пчелки и садитесь со мной рядом. Подчиняясь ее словам, произнесенным ласково и
