— С удовольствием, — отозвался папаша Фрикасе, хотя по всему его виду было ясно, что он этого совсем не хочет. — Да только мне кажется, что в ожидании Бартелеми мы могли бы пропустить по стаканчику тридцатишестиградусной.
— А ты угощаешь? Ведь для меня эта ночь была неудачная.
— Разумеется, — кивнул папаша Фрикасе. — Две водки и «Конституционалиста»!
Лакей принес пару рюмок, наполнил их доверху, подал папаше Фрикасе свежий номер «Конституционалиста» и удалился, унося графин с собой.
— Эй, что это ты делаешь? — окликнул его папаша Фрикасе.
— Я? — переспросил лакей.
— Да, ты.
— Хм! Я подал то, что вы просили, а вы заказали две водки и «Конституционалиста»: вот ваша газета, а вот две рюмки.
— И теперь ты уносишь графин?
— Ну да!
— Позволь тебе заметить, молокосос, что с клиентами так не поступают.
— Что вы сказали? Молокосос?!
— Что слышал: молокосос!
— Вот именно, молокосос, — подтвердил Багор.
— Как же, по-вашему, поступают с клиентами? — спросил лакей, сочтя правильным не настаивать, раз уж папаша Фрикасе не собирался брать свое слово обратно.
— Оставляют весь графин, отметив уровень, а когда посетители уходят, они платят за все сразу: сколько выпито, столько и выпито.
— Черт побери! — воскликнул Багор. — Сколько выпито, столько и выпито… Кажется, понятно, а?
— А кто из вас двоих будет платить? — не унимался лакей.
— Я, — отвечал папаша Фрикасе.
— Тогда другое дело.
И он поставил графин на стол.
— Эй, коротышка! — бросил Багор.
— Это вы мне? — спросил лакей.
— А то кому же?
— Я вас слушаю.
— А ты не очень-то вежлив.
— Что вы имеете в виду?
— Ты сказал: «Тогда другое дело».
— Ну и что?
— Повторяю, что это не очень-то вежливо. Думаешь, только господин Фрикасе может заплатить за твой графин с водкой?
— Возможно, не только он. Да таков уж приказ.
— Чей приказ?
— Хозяина.
— Господина Робине?
— Господина Робине.
— Он что же, приказал не верить мне, твой господин Робине?
— Нет, но он мне приказал отпускать вам только за наличные.
— И прекрасно.
— Вас это устраивает?
— Да: гордость удовлетворена.
— Ну, вас несговорчивым не назовешь.
— Твое здоровье, Багор! — проговорил папаша Фрикасе.
— Твое здоровье, Фрикасе! — отозвался Багор.
И оба накинулись на графин, но пили по-разному, в соответствии со своим характером: Багор отправлял содержимое рюмки в глотку, будто письмо в почтовый ящик; папаша Фрикасе его смаковал.
— Видел вчерашний биржевой бюллетень? — спросил кошатник. — Я еще не просматривал…
— Ты, верно, забыл, что я неграмотный, — отозвался Багор.
— Да, и правда, — презрительно сказал кошатник.
— Пять процентов составили сто франков семьдесят пять сантимов, — сообщил сосед в черном фраке, засаленном галстуке, с цепочкой из поддельного золота — в общем, сомнительного вида господин.
— Спасибо, господин Ги-д'Амур, — поблагодарил папаша Фрикасе.
Он снова наполнил рюмку Багра.
— Стало быть, сегодня играют на понижение, — заметил он.
— Да, готов дать руку на отсечение, — проговорил Багор, берясь за рюмку.
— В таком случае, я хотел бы покупать, — сказал папаша Фрикасе с самоуверенностью старого маклера.
— Я бы покупал! — с пафосом выговорил тряпичник. И он отправил вторую рюмку вслед за первой. Кошатник наполнил ее в третий раз.
— Ты видел, как этот фат Сальватор нам поклонился? — спросил он своего товарища.
— Нет, — признался Багор.
— Мне это просто надоело… Ну-ну! Он, должно быть, считает себя королем комиссионеров?
— А по-моему, он себя мнит кое-чем получше, — заметил Багор.
— Если не возражаешь, — продолжал кошатник, наливая Багру четвертую рюмку, — мы уладим наши дела как настоящие друзья, не посвящая в них третьего.
— Нет ничего лучше; только должен тебя предупредить: когда я говорю о делах, я умираю от жажды!
— Так выпьем!
И папаша Фрикасе налил Багру пятую рюмку водки; у тряпичника все поплыло перед глазами.
— Итак, я говорил, что ты мне должен сто семьдесят пять франков четырнадцать сантимов.
— А я говорил, — подхватил Багор, еще не потеряв способность считать, — я говорил, что должен тебе только семьдесят пять ливров и десять су.
— Это потому, что ты упрямишься и не учитываешь процентов.
— Верно, — кивнул Багор, протягивая рюмку, — я не учитываю процентов.
Папаша Фрикасе налил Багру водки.
— Однако вместе с процентами будет ровно сто семьдесят пять франков четырнадцать сантимов.
— Каким же образом семьдесят пять ливров и десять су могли за семь месяцев…
— За восемь!
— … за восемь месяцев принести такие проценты?
— Сейчас сам увидишь… Ты переехал ко мне восемь месяцев назад…
— Как я был в то время счастлив! — меланхолически проговорил Багор, думая о том, с какой легкостью папаша Фрикасе сыпал в те времена монетами в пятнадцать су.
— И я тоже! — в тон Багру заметил кошатник, вспоминая, как мадемуазель Бебе Рыжая переехала к нему. — Чего ж ты хочешь, друг мой! Мы стареем, наши дни убывают…
— Ты прав; только наши долги со временем все прибывают.
— Это из-за процентов, — повторил папаша Фрикасе. — Как я уже сказал, восемь месяцев назад ты переехал ко мне; я сдал тебе комнату за пять франков в месяц.
— Подтверждаю!
— Очень хорошо! Ты не платил мне с самого начала.
— А зачем обзаводиться дурной привычкой?
— Пять франков умножаем на восемь месяцев: итого получается сорок.
— Да, только вот уже месяц, как я у тебя не живу, стало быть, семью пять — тридцать пять.
— Ты оставил в комнате старую корзину, и это помешало мне сдать ее другим жильцам, — заметил
