ослепительным огнем.
— Дальше? — пробормотал он.
— Да, я спрашиваю тебя, что он делал в горах?
— Ваше величество, должен признаться, что, увлеченный юношескими страстями…
— Он стал разбойником. Он убивает и грабит путешественников, и тот, кто задумал поехать из моего города Гранады в мой город Малагу или, наоборот, из моего города Малаги в мой город Гранаду, должен сделать завещание перед отъездом, как перед смертью.
— Государь…
— Хорошо… Так вот, верховный судья, говори, что ты намерен сделать с душегубом?
Дон Иниго содрогнулся, ибо в голосе девятнадцатилетнего юнца он почувствовал такую непреклонность, что ему стало страшно за будущее своего подопечного.
— Я думаю, ваше величество, что нужно многое простить молодости.
— Сколько же лет дону Фернандо де Торрильясу? — спросил король.
Дон Иниго, подавив вздох, отвечал:
— Двадцать семь, ваше величество.
— На восемь лет старше меня, — заметил король.
В его голосе словно слышалось: «Какая же это молодость в двадцать семь лет? Вот мне девятнадцать, а я уже чувствую себя стариком».
— Гениальность сделала вас старше, ваше величество, вам не должно сравнивать себя с простыми смертными, судить о них по своей мерке.
— Итак, твое мнение, верховный судья?
— Вот мое мнение, государь: бывают различные обстоятельства — дон Фернандо виноват, но есть и оправдательные причины. Он принадлежит к одной из самых знатных семей Андалусии, отец его, достойный и уважаемый человек, сделал все, чтобы обеспечить семьи убитых; и было бы хорошо, если б король дон Карлос ознаменовал свое путешествие по Андалусии актом милосердия, а не актом жестокости.
— Таково твое мнение?
— Да, — смиренно выговорил дон Иниго, опустив глаза перед орлиным взглядом молодого короля.
— В таком случае сожалею, что отослал к тебе дона Руиса. Я сам займусь этим делом… И думаю, что решу его по совести. — Затем, обернувшись к группе гостей, стоявших рядом, он сказал:
— К столу, сеньоры! И не будем задерживаться! Вот мой верховный судья дон Иниго де Веласко считает, что я слишком строгий судья, и я хочу поскорее доказать ему, что я — само правосудие. — И, снова обращаясь к дону Иниго, ошеломленному проявлением могучей воли у девятнадцатилетнего юноши, едва вышедшего из детского возраста, он приказал:
— Садись справа от меня, дон Иниго. Когда выйдем из-за стола, вместе посетим тюрьмы Гранады, и там мы найдем, без сомнения, людей, более заслуживающих помилования, чем тот, за кого ты меня просишь.
Он подошел к месту, предназначенному для него, и, положив руку на корону, которая венчала спинку кресла, прошептал:
— Король, король! Да и стоит ли быть королем! На свете существуют только две вожделенные короны: корона папы и корона императора.
И дон Карлос сел за стол, по правую его сторону сел дон Иниго, а по левую — кардинал Адриан; гости заняли места по своему рангу и званию.
Четверть часа спустя — а это доказывало, как королю некогда, ибо он слыл большим гурманом и просиживал за обедом больше двух часов, — итак, четверть часа спустя дон Карлос поднялся из-за стола и, отказавшись от свиты, от своих фаворитов — фламандских дворян, в сопровождении одного лишь дона Иниго собрался посетить тюрьмы Гранады.
Но у входа в сад Линдараха его ждала молоденькая девушка, — стража не пропустила ее во дворец, но ей разрешили остаться здесь. Девушка, несколько странно одетая, была удивительно хороша собой. Она опустилась на колено, заметив приближение короля, и протянула ему одной рукой золотой перстень, а другой — пергамент.
Увидя их, дон Карлос вздрогнул. Золотой перстень был перстнем герцогов Бургундских, а на пергаменте, под строчками, написанными по-немецки, стояла подпись, хорошо известная всем, а особенно королю дону Карлосу, ибо была подписью его отца: «Der Koenig Philipp».
Дон Карлос с удивлением смотрел то на перстень, то на пергамент, то на девушку в странном одеянии:
— Прочтите, государь! — сказала она на чистом саксонском наречии.
Она нашла наилучший способ угодить дону Карлосу, — он любил, когда с ним говорили на языке Германии, в которой был воспитан, которая была так любезна его сердцу.
И король принялся читать строки, написанные таким знакомым почерком, то и дело переводя взгляд с пергамента на молодую девушку и с девушки — на пергамент. Закончив чтение, он произнес:
— Дон Иниго, так случилось, что я вынужден отложить посещение тюрьмы на другое время. Если у вас есть дела, располагайте своим временем, как вам угодно, если нет, подождите меня здесь.
— Я подожду, ваше величество, — ответил дон Иниго, узнав в девушке с золотым перстнем и пергаментом цыганку из харчевни «У мавританского короля» и догадываясь, что существует какая-то связь между появлением Хинесты и судьбой Сальтеадора, о помиловании которого тщетно просили короля и дон Руис, и он сам.
Король дон Карлос ограничился тем, что обратился к девушке на том же языке, на каком она заговорила с ним:
— Следуйте за мной! — И он показал ей на дорожку, ведущую в небольшой павильон — Мирадор королевы, названный так потому, что Изабелла Католическая любила в нем останавливаться, когда бывала в Альгамбре.
XVI. КОРОЛЕВА ТОПАЗ
Нам уже известно, что король дон Карлос не обращал внимания на окружающее, когда сосредоточенно и самоуглубленно размышлял о чем-то. Так было и сейчас. Он поднялся на несколько ступеней, ведущих в старинные покои — покои султанши, превращенные после победы над Гранадой в молельню кастильских королей, и не обратил ровно никакого внимания на чудесные скульптуры, украшавшие стены и потолок, на изящную колоннаду такой тонкой работы, что король должен был бы ее заметить.
Но мы уже упоминали, что молодой король — так причудлив был его характер, — из-за какого-то каприза, казалось, нарочно закрывал глаза на все чудесные творения искусства, которые представали перед ним на каждом шагу, словно равнодушием своим он бросал вызов Востоку.
Он вошел в Мирадор и остановился, даже не взглянув на чудесную панораму, которую искусство и природа развернули перед его глазами, затем обернулся к Хинесте, стоявшей поодаль, и сказал:
— Я узнаю перстень, узнаю пергамент, но каким образом они очутились в ваших руках?
— Передала мне их матушка перед смертью, — промолвила девушка. — Только это я получила от нее в наследство, и вы сами видите, государь, что получено оно от короля.
— Значит, ваша мать знала короля Филиппа Красивого?
Как это произошло? А письмо, которое мой отец написал ей по-немецки… Как случилось, что вы знаете немецкий язык?
— Матушка познакомилась с королем Филиппом Красивым в Богемии, когда он еще был эрцгерцогом Австрии. Много было у него любовных увлечений, но его чувства к моей матери, быть может, никогда не остывали. И вот в тысяча пятьсот шестом году король отправился в Испанию, и перед тем как его провозгласили королем, он велел моей матери следовать за ним. И матушка согласилась, при одном условии — чтобы король признал своей дочерью девочку, родившуюся два года назад. Вот тогда-то он и вручил ей пергамент, который вы держите, государь.
— Ну, а его дочь?.. — спросил дон Карлос, бросая косой взгляд на девушку.
— Его дочь перед вами, ваше величество, — отвечала цыганка, не опуская глаз, с горделивым видом.
— Так, — произнес дон Карлос. — Вы рассказали о пергаменте, ну а перстень?
