смысл написанного; напряженный слух ее старался уловить малейший шорох, ум витал где-то в стороне. Минуту спустя, не в силах сдерживать нетерпения, она поднялась, подошла к двери, ведущей на потайную лестницу, и, приложив к ней ухо, стала прислушиваться.
Немного погодя она услышала, что в замке скрипнул ключ; тогда она прошептала слово, красноречиво свидетельствовавшее о ее нетерпении:
— Наконец-то!
Она отворила дверь и спросила:
— Это ты, Паскуале?
— Я, ваше величество, — отозвался из темной глубины лестничного проема мужской голос.
— Поздно являешься, — сказала королева, нахмурившись, и опять села к столу.
— Клянусь, еще бы чуть-чуть — и я вовсе бы не появился, — ответил тот, кого упрекнули в медлительности.
Голос все более приближался.
— И что же могло задержать тебя?
— Задача там оказалась нелегкой, — сказал человек, появляясь наконец на пороге.
— Но с нею, по крайней мере, покончено?
— Покончено, государыня, — Бог и святой Паскуале, мой покровитель, помогли мне. Работа сделана, и сделана отлично, но обошлась она дорого.
С этими словами сбир положил на кресло плащ, в карманах которого звякнуло что-то металлическое.
Королева наблюдала за ним, причем взгляд ее выражал и любопытство и отвращение.
— Во сколько же? — спросила она.
— Один убит, трое ранены — только и всего.
— Ну что ж, вдове будет назначена пенсия, раненые получат вознаграждение.
Сбир поклонился в знак благодарности.
— Значит, их было несколько? — спросила королева.
— Нет, ваше величество, там был один; но то был лев, а не человек; мне пришлось бросить в него нож с расстояния в десять шагов, а не то и мне бы несдобровать.
— И чем же кончилось?
— Кончилось тем, что с ним справились.
— И вы силою отняли у него послание?
— Нет, государыня, он отдал его по доброй воле: он был мертв.
— О, — проронила королева, вздрогнув. — Значит, вам пришлось убить его?
— Разумеется, а может быть, и дважды. Но, клянусь честью, мне это было тяжело. Уж только ради вашего величества.
— Как? Тебе было тяжело убить француза? Я не думала, что ты такой мягкосердечный, когда речь идет о солдатах Республики.
— Он не француз, государыня, — ответил сбир, покачав головой.
— Что ты мне толкуешь?
— Никогда французу не удалось бы так чисто говорить на неаполитанском наречии, как говорил этот бедняга.
— Да уж не ошибся ли ты? — воскликнула королева. — Я ведь ясно указала тебе на француза, который ехал верхом из Капуа в Поццуоли.
— Так оно и есть, ваше величество, а из Поццуоли — на лодке ко дворцу королевы Джованны.
— Это адъютант генерала Шампионне.
— С ним-то мы и сразились. К тому же он сам любезно сказал нам, кто он такой.
— Значит, ты говорил с ним?
— Конечно, государыня. Услышав, что он болтает по-неаполитански как настоящий лаццароне, я испугался — не ошибиться бы, и я просто-напросто спросил у него, тот ли он, кого мне приказано убить.
— Дурак!
— Не такой уж я дурак, раз он ответил: «Тот самый».
— Он ответил: «Тот самый»?
— Ваше величество понимает, что он вполне мог бы ответить мне как-нибудь иначе; сказал бы, например, что он из Бассо Порто или с Порта Капуана, и тогда я оказался бы в великом затруднении, ибо никак не мог бы опровергнуть его. Однако, нет — он не стал выкручиваться. «Я тот, кого вы ищете». И — пиф-паф — два выстрела из пистолета, и двое оказываются на земле. Потом — трах-бах — и падают еще двое, сраженные двумя ударами сабли. Вероятно, он считал, что ложь ему не к лицу: благородный был человек, уверяю вас.
Услышав, как убийца расхваливает свою жертву, королева нахмурилась.
— И он умер?
— Да, государыня, умер.
— Куда же вы дели труп?
— А тут, признаюсь, ваше величество, как раз появился патруль, и так как, скомпрометировав себя, я тем самым скомпрометировал бы свою государыню, то я предоставил патрулю подобрать мертвых и перевязать раненых.
— В таком случае в нем опознают французского офицера.
— Основываясь на чем? Вот его плащ, его пистолеты и сабля — все это я подобрал. Да, он недурно владел и саблей и пистолетом, смею вас уверить. Что же касается документов, то их не оказалось, если не считать вот этого бумажника и скомканного письма, прилипшего к нему.
Тут сбир бросил на стол обагренный кровью сафьяновый бумажник; к нему действительно пристал измятый лист бумаги, похожий на письмо, — кровь запеклась, и комок прилип к сафьяну.
Сбир равнодушно разъединил их и бросил на стол.
Королева протянула руку, но она явно не решалась взяться за окровавленный бумажник, ибо прежде спросила:
— А с мундиром его что ты сделал?
— И мундир тоже мог бы подвести меня, но дело в том, что никакого мундира на нем не оказалось. Под плащом у него был бархатный сюртук с черным галуном. Прошла сильная гроза, и он, вероятно, оставил мундир у кого-нибудь из приятелей, а тот взамен одолжил ему сюртук.
— Странно! — заметила королева. — А ведь мне сообщили о нем вполне определенные данные. Впрочем, документы из этого бумажника должны развеять все наши сомнения.
Руками в перчатках она приоткрыла бумажник, причем кончики ее пальцев окрасились кровью, и вынула из него письмо с надписью:
Королева разломила печать с гербом Республики, развернула письмо и, едва прочитав первые строки, радостно вскрикнула.
По мере того как она пробегала глазами по строкам, радость ее возрастала, а дойдя до конца, она объявила:
— Ты бесценный человек, Паскуале. Я облагодетельствую тебя.
— Ваше величество обещает мне это уже давно, — заметил сбир.
— На этот раз, будь уверен, я сдержу слово. А пока вот тебе, для начала.
Она взяла лист бумаги и написала на нем несколько слов.
— Возьми чек на тысячу дукатов, пятьсот для тебя и пятьсот для твоих храбрецов.
— Благодарю, государыня, — ответил сбир; он подул на бумагу, чтобы высохли чернила, затем спрятал ее в карман. — Но я еще не сообщил вашему величеству всего, о чем хотел сообщить.
— А я еще не расспросила обо всем том, о чем должна расспросить. Но сначала дай мне еще раз прочитать письмо.
Королева опять прочла письмо и осталась при втором чтении столь же довольна им, как и при первом. Наконец, дочитав последние строки, она сказала:
— Так что же, мой верный Паскуале, ты хотел мне сказать?
