— Клянемся честью!
— Теперь, — продолжал Морган, — мы должны трезво обсудить создавшееся положение; не будем обманывать себя иллюзиями. Если толковая полиция начнет нас преследовать и объявит нам настоящую войну, мы не сможем дать надлежащий отпор. Мы будем увертываться и петлять, как лисица, станем яростно бросаться на врага, как затравленный кабан, но наше сопротивление рано или поздно будет сломлено — вот и все. Таково мое мнение.
Морган спрашивал взглядом своих соратников, и все с ним согласились; с улыбкой на устах они признали, что их гибель неотвратима.
Они жили в такую удивительную эпоху, когда люди бесстрашно встречали смерть и без тени сожаления предавали смерти других.
— А теперь, — спросил Монбар, — тебе больше нечего добавить?
— Есть, — ответил Морган, — я должен вам сказать, что нам ничего не стоит раздобыть лошадей или уйти отсюда пешком: все мы охотники и в некотором роде горцы. Верхом мы за шесть часов выберемся из пределов Франции, пешком — за двенадцать. Перейдя границу Швейцарии, мы посмеемся над гражданином Фуше и всей его полицией, — вот что я хотел вам сообщить.
— Большое удовольствие посмеяться над гражданином Фуше, — заметил д'Асса, — но очень грустно покидать Францию.
— Поэтому я не буду ставить на голосование этот крайний выход, пока мы не выслушаем посланца Кадудаля.
— В самом деле, — раздалось два-три голоса, — где же бретонец?
— Он спал, когда я уходил, — заметил Монбар.
— Он все еще не проснулся, — и кто-то указал пальцем на мужчину, спавшего на соломенном ложе в уголке пещеры.
Бретонца разбудили. Он встал на колени и принялся одной рукой протирать глаза, другой по привычке нащупывая карабин.
— Вы среди друзей, — заметил кто-то, — нечего бояться.
— Бояться! — возмутился бретонец. — Кому это взбрело в голову, что я могу испугаться?
— Должно быть, тому, кто вас не знает, любезный Золотая Ветвь, — поспешил загладить неловкость Морган (он сразу узнал посланца Кадудаля, явившегося в Сейонский монастырь в ту ночь, когда он сам прибыл туда из Авиньона), — и я от имени этого человека приношу извинения.
Золотая Ветвь оглядел группу молодых людей, перед которыми он стоял, и выражение его лица показывало, что ему не по вкусу подобные шутки; но, убедившись, что никто не хотел его высмеять и что в улыбках нет ничего оскорбительного, спросил уже благодушным тоном:
— Кто из вас, господа, здесь главный? Мне надобно передать ему письмо моего генерала.
Морган выступил вперед:
— Это я, — сказал он.
— А как ваше имя?
— У меня их два.
— Ваша боевая кличка?
— Морган.
— Да, это о вас говорил мне генерал. Вдобавок я признал вас: в тот вечер, как я заявился к монахам, вы мне вручили мешок, где было шестьдесят тысяч франков. Так у меня к вам письмо.
— Давай!
Крестьянин снял шапку, оторвал подкладку и извлек из-под нее листок бумаги, на котором, казалось, ничего не было написано. Отдав честь по-военному, он протянул листок Моргану.
Тот повертел его в руках и, не обнаружив на нем ни строчки, потребовал:
— Свечу!
Принесли свечу. Морган подержал листок над огнем.
Мало-помалу на бумаге под воздействием тепла начали проступать буквы, и можно было разобрать почерк Кадудаля.
Эта хитрость была знакома молодым людям, только бретонец с удивлением воззрился на листок.
Возможно, наивный крестьянин вообразил, что тут не обошлось без колдовства, но раз уж дьявол стал помогать роялистам, шуан был не прочь вступить в сделку и с самим дьяволом.
— Господа, — спросил Морган, — хотите узнать, что пишет нам генерал? Все кивнули головой. Предводитель прочитал:
Когда Морган дочитал письмо до конца, поднялся гул восторженных восклицаний.
— Вы слышали, господа? — спросил он.
— Да! Да! Да! — раздалось со всех сторон.
— Прежде всего: какую сумму можем мы передать Золотой Ветви?
— Тринадцать тысяч франков с Силанского озера, двадцать две тысячи — с Кароньер, четырнадцать тысяч с Мексимьё, всего сорок девять тысяч, — отвечал один из братьев.
— Слышите, мой друг? — обратился к Золотой Ветви Морган. — Это сущая безделица, вдвое меньше, чем прошлый раз, но вы знаете пословицу: «Самая красивая на свете девушка не может дать больше того, что у нее есть».
— Уж генералу-то ведомо, чего вам стоило раздобыть эти деньги, и он сказал: «Сколько бы они ни прислали, я все приму с благодарностью».
— Тем более что следующий раз мы пришлем побольше, — проговорил только что вошедший молодой человек, которого никто не заметил, ибо всеобщее внимание было поглощено письмом Кадудаля, — если пожелаем в будущую субботу перемолвиться словечком с кондуктором почтовой кареты, направляющейся в Шамбери.
— А, это ты, Валансоль! — воскликнул Морган.
— Прошу тебя, барон, — никаких имен! Пусть нас расстреляют, гильотинируют, колесуют, четвертуют, но мы должны оберегать свою семейную честь! Меня зовут Адлер, и я не отзываюсь больше ни на какие имена!
— Виноват. Так ты говоришь…
— … что почтовая карета, следующая из Парижа в Шамбери, в субботу будет проезжать между Ла- Шапель-де-Генше и Бельвилем; она везет пятьдесят тысяч казенных денег монахам, которые живут в монастыре святого Бернара. Добавлю, что между этими двумя пунктами есть местечко, называемое Белым
