Когда Самуил, Юлиус и Трихтер вошли в синий кабинет, там все было уже готово для сражения. По концам большого стола стояли две грозные армии бутылок и кувшинов всяких размеров, форм и цветов. А кругом стола молча и важно стояло человек двадцать фуксов. В комнате было только два стула, поставленных один против другого. На одном из них уже восседал Фрессванст, на другой уселся Трихтер. Отто встал около Фрессванста, Самуил около Трихтера.
Самуил вынул из кармана флорин и бросил его вверх.
— Орел, — объявил Дормаген.
Флорин упал вверх решеткой. Трихтеру следовало начинать.
О, муза, поведай нам об этой выпивке, об этом славном бое, в котором два сына Германии показали белому свету, до какой степени может растягиваться бренная оболочка естества человеческого, и каким манером, вопреки всяческим физическим законам, содержащее может оказаться меньше содержимого.
Мы не станем упоминать о первых стаканах и о первых бранных словах. Это были ничтожные вылазки, как бы сказать, разведки. На них было израсходовано несколько ничтожных колкостей и всего каких-нибудь пять-шесть бутылок. Начнем с того момента, когда почтеннейший фукс, фаворит Самуила, взял бутылку мозельвейна, целую половину ее влил в огромный хрустальный стакан, спокойно его выпил и опрокинул на стол опорожненную посудину.
Обратившись после этого к Фрессвансту, он сказал ему:
— Ученый!
Великодушный Фрессванст только улыбнулся презрительно. Он взял два таких же стакана, налил их до верха бордосским вином и выпил оба до последней капли и притом с самым добродушным видом, словно задумавшись о чем-то постороннем.
Вонзив в себя эту порцию, он бросил противнику обидное слово:
— Водопивец!
Тут все свидетели поединка обернулись к величественному Людвигу Трихтеру, который постарался выказать себя достойным такого лестного общего внимания. По шкале крепости вслед за бордосским вином идет рейнвейн. Трихтер, движимый благородным самолюбием, перешагнул через одну ступень и сразу перешел на бургундское. Он схватил пузатую бутылку, вылил ее в свой кубок, проглотил до последней капли и звонким голосом крикнул противнику:
— Королевский прихвостень!
Такая обида и такой вызов произвели на Фрессванста столь ничтожное впечатление, что он только небрежно повел плечами. Он, конечно, не хотел остаться позади. Трихтер перешагнул через рейнвейн, а он перешагнул через малагу и прямо атаковал мадеру. Но, не желая ограничиться этим скачком и желая придумать что-нибудь новенькое, он схватил стакан, из которого раньше пил и, ударив о стол, разбил его. Потом он взял бутылку и с несказанной грацией погрузил ее горлышко прямо себе в рот.
Зрители видели, как вино переливалось из бутылки в человека, а Фрессванст все лил его безостановочно. Вот бутылка опустела на треть, потом на половину, на три четверти, а чародей Фрессванст все еще пил. Когда бутылка была, наконец, допита, он поднял ее в руке, держа горлышком книзу. Из бутылки не выпало ни единой капли.
Среди публики пробежала как бы дрожь изумления.
Но это было еще не все. Каждый удар такой дуэли считался полным только в том случае, когда сопровождался словесным оскорблением противника. А между тем мужественный Фрессванст, по-видимому, уже утратил способность к членораздельным звукам. Вся его энергия была израсходовала на последнее громадное усилие. Храбрый ратоборец сидел на своем стуле в полном упадке сил, неумеренно раздув ноздри и герметически закрыв рот. Мадера, видимо, одолевала его. Но он в конце концов справился с ней. Ему удалось-таки раскрыть уста и выпустить одно слово:
— Подлец!
Раздались жаркие рукоплескания.
И вот тут-то, о Трихтер, ты показал себя во всем блеске! Чуя приближение решительной минуты, ты встал с места. На этот раз ты уже не высказывал равнодушия и беззаботности, которые в данный драматический момент были бы некстати. Ты встряхнул своей густой гривой словно лев. Ты засучил рукав на правой руке, как бы для того, чтобы облегчить движение (мы отказываемся думать, что это было сделано с недостойной целью выиграть время) и, схватив торжественным движением бутылку портвейна, ты поднес ее к устам своим и опорожнил ее всю целиком.
После этого, даже не дав себе времени перевести дух, и как бы спеша завершить удар, Трихтер ясно и отчетливо произнес:
— Мошенник!
— Хорошо! — удостоил его своей похвалы Самуил. Когда после этого подвига героический Трихтер пожелал сесть, то стул показался ему стоящим совсем не на том месте, где он на самом деле находился, и, вследствие этого, он растянулся прямо на полу во всю длину своего корпуса.
Тогда взгляды присутствующих направились на Фрессванста. Но увы! Фрессванст был уже, видимо, не в состоянии отвечать на вызов противника. Злополучный фукс скатился со стула и оказался в сидячем положении на полу, прислонившись спиной к ножке стола и раскинув ноги под прямым Углом. Так он сидел совершенно неподвижно, выпучив обессмыслившиеся глаза.
Дормаген крикнул ему:
— Ну что же ты! Ободрись! Твоя очередь.
Но Фрессванст безмолвствовал. Теперь настал черед героических средств.
Глава пятнадцатая Победа одной капли над восемью ведрами воды
Фрессванст оказался нем и безответен на все воззвания, с какими к нему обращались, хотя, по- видимому, сохранял еще проблеск сознания. Дормаген нашел нужным прибегнуть к верному средству, которое дозволялось правилами «жидкой» дуэли. Он стал на колени около Фрессванста, наклонился к самому его уху и крикнул ему:
— Эй, Фрессванст, Фрессванст! Ты меня слышишь? Фрессванст отвечал ему едва уловимым кивком.
— Слушай, Фрессванст! Сколько ударов шпаги получил великий Густав Адольф?
Фрессванст будучи не в силах говорить, кивнул головой один раз.
Дормаген сделал знак одному из студентов. Тот вышел и вернулся с полным ведром воды. Дормаген вылил эту воду на голову Фрессванста. Тот, по-видимому, вовсе этого не заметил. Дормаген снова крикнул ему на ухо:
— Сколько пуль ударилось в великого Густава Адольфа?
Фрессванст два раза кивнул головой. На этот раз двое студентов вышли, принесли два ведра воды и вылили ее на голову Фрессванста. Но он даже и не моргнул. Дормаген снова приступил к нему с вопросом:
— Сколько пуль ударилось в великого Густава Адольфа? Фрессванст кивнул головой пять раз.
Пятеро студентов принесли пять ведер воды и погрузили охваченного летаргией пьяницу в настоящее наводнение. После восьмого ведра Фрессванст, наконец, сделал гримасу, которая наглядно свидетельствовала о том, что он приходит в себя.
Дормаген быстро схватил бутылку можжевеловки и вставил ее в рот Фрессванста. Тот начал глотать дьявольскую жижу, которая жгла его после студеной ванны и заставила опомниться. Он отклонился от стола, и хотя его язык еле ворочался, но он все же кое-как выкрикнул одно слово:
— Убийца!
Тут он опять свалился и на этот раз уже окончательно.
Но все-таки Дормаген торжествовал. Трихтер лежал на полу, как пласт, полумертвый, решительно ни к чему нечувствительный и явно неспособный продолжать состязание.
— Победа за нами! — заявил Дормаген.
— Ты думаешь? — сказал Самуил.
