Теперь он спокойно ел и пил, слушая барона с самым спокойным и беззаботным видом.
Барон Гермелинфельд продолжал:
— Я сокращу свой рассказ, да и притом я уже дошел до конца. Весь этот день я провел с моими счастливыми детьми. Их счастье с избытком отблагодарило меня. Они были мне глубоко признательны, словно бы я обладал правом переделать то, что сам бог так хорошо устроил. Вы меня знаете, Самуил, но вы меня не так понимали, неверно обо мне судили. Вам случалось видеть, как иногда я делал уступку узким и несправедливым требованиям света. Это действительно случалось. Но знайте, что, уступая иной раз требованиям света, я всегда старался по возможности внести в них поправку. Будем искренни и будем справедливы. Разве природа не дает очень часто доброго урока обществу?
— Я понял этот деликатный намек, милостивый государь, — с горечью сказал Самуил. — Продолжайте. Барон продолжал:
— С какой стати стал бы я противиться этому браку? Из-за того, что Христина небогата? У Юлиуса хватит на двоих. А потом, когда он получит наследство от моего брата, хватит и на четверых. Из-за того, что Христина не благородного происхождения? А что такое я сам был двадцать лет тому назад? Но вернемся к фактам и событиям. В среду я вернулся во Франкфурт. В четверг я вновь был в Ландеке и, запасшись всеми необходимыми документами, привез с собой моего друга Оттфрида. Вчера, в субботу утром Оттфрид обвенчал Юлиуса и Христину в Ландекской церкви. Уж вам придется извинить Юлиуса за то, что он не пригласил вас к себе на свадьбу. Это я не позволил ему известить вас. Через час после венчания Юлиус и Христина отправились в свое свадебное путешествие, которое продлится целый год. Они поедут в Грецию и на Восток и вернутся через Италию. Пастор Шрейбер не мог решиться на внезапную разлуку со своей дочерью. Он вместе с Лотарио будет сопровождать их до Вены. Там он с ними распростится и вернется в свою долину, предоставив их любви и южному солнцу. Ну, что вы скажете на это, Самуил?
— Я скажу, — ответил Самуил, вставая из-за стола, — что вы очень ловко выхватили у меня из рук Юлиуса. Похищение вам удалось. Я вынудил вас к великодушию и беспристрастию, и вы очень ловко извлекли выгоду из этого безвыходного положения. Вы вели игру с отчаянной храбростью, и я должен признаться, что эту первую ставку я проиграл. Но я еще отыграюсь.
Он позвонил. Вошла служанка.
— Вели оседлать мою лошадь, — сказал он. — Я сейчас уеду.
Барон улыбнулся.
— Вы собираетесь вдогонку за ними? — спросил он.
— С какой стати! — сказал Самуил. — Я буду спокойно их дожидаться. У меня, слава богу, найдется немало других дел, и я не могу отдать всех своих сил на такую жалкую вещь, как простое пари. Всему придет свое время. Теперь вы с Христиной воспользовались удобной минутой действия против меня, в свою очередь, наступит и моя минута действия против вас. Вы кончили свое, я начну свое.
— Да я вовсе не кончил свое, — возразил барон. — Этот год их отсутствия я намерен употребить на то, чтобы осуществить мечту Юлиуса. Ведь не за тем же только я остался здесь, чтобы разделить с вами компанию. Я только из вежливости написал вам сегодня утром, чтобы избавить вас от неприятности сделать визит прислуге, которая одна только осталась в доме. А я жду сейчас архитектора из Франкфурта. Я хочу купить и заново выстроить Эбербахский замок в течение этого года. Вместо развалин Юлиус найдет здесь свою мечту, вырытую из-под земли и возвышающуюся на горе. Я хочу, чтобы он ни в чем не терпел недостатка, ни в самом себе, ни вокруг себя, хочу, чтобы любовь его сердца дополнялась благоденствием его жизни. Вообще его счастье — это мое единственное оружие в борьбе против вас.
— Это значит, что вы хотите, чтобы мое оружие против вас состояло в его несчастье, — возразил Самуил. — Но только предупреждаю вас, нежный родитель, напрасны будут все ваши старания. Юлиуса вы у меня не вырвете. Он предо мной преклоняется, а я его люблю. Да, черт побери, — продолжал он, отвечая на невольное движение барона, — я его люблю, как все гордые и сильные души умеют любить души слабые и преданные, которые отдаются им! Я так давно и долго клал свой отпечаток на дух вашего сына, что вам уже не удастся стереть его. Вам не переделать ни его, ни моей натуры. Вы не сделаете его энергичным, а меня слабым. Вы переделаете для него замок, но попробуйте-ка переделать его характер. Он нерешителен, и ему необходима твердая, суровая рука, которая бы его поддерживала и направляла. Неужели такой ребенок, как Христина, может оказать ему эту услугу? За этот год он страшно соскучится по мне, сам будет ко мне стремиться. А вы говорите, что я пущусь за ним в погоню! Зачем? Он сам ко мне прибежит.
— Послушайте Самуил, — сказал барон, — вы знаете меня и знаете то, что я человек совсем не такого нрава, чтобы не принять вызова и отказаться от борьбы. Знайте, что то, чего Христина не могла сказать Юлиусу, чего она не решилась сказать своему отцу, она знала, что смело может доверить мне. И она доверила. Да, она не скрыла от меня ваших невероятных угроз, милостивый государь, и само собой разумеется, что в ее поединке с вами я буду ее секундантом.
— Тем лучше! — сказал Самуил. — Это придаст мне храбрости.
— Нет, Самуил, вы клевещете на себя, — возразил барон.
— Вы вовсе не так высоко поднимаетесь над угрызением совести и даже просто-напросто над предрассудками. Я дал себе слово, что исчерпаю все средства, чтобы придти к соглашению с вами. Слушайте, Самуил, хотите заключить мир? Я ведь не спорю, я тоже виноват перед вами. Я согласен порвать ваше письмо и забыть ваши слова. Вы самолюбивы и горды. Я богат и достаточно влиятелен для того, чтобы помочь вам достигнуть всяческого успеха в жизни, нисколько не вредя этим будущности Юлиуса. Вы знаете, что у меня есть старший брат, который живет в Нью-Йорке. Он вел там торговлю и нажил себе состояние, раза в три или четыре больше, чем мое. Детей у него нет, все его имущество пойдет Юлиусу. Духовное завещание им уже написано, и его копия у меня в руках. Следовательно, я смело могу располагать моим собственным имуществом. Самуил, дайте мне клятву, что вы отступитесь от своих гнусных замыслов и скажите, чего вы за это требуете?
— Вы предлагаете мне чечевичную похлебку — сказал Самуил со злобной насмешкой. — Вы дурно избрали время, предлагая мне такую закуску после сытного завтрака пастора Шрейбера. Я не голоден и удерживаю за собой свое первородство.
Через окно столовой до них донеслось ржание коня. Вошла служанка и доложила Самуилу, что лошадь его оседлана.
— Прощайте, г-н барон, — сказал Самуил. — Для меня дороже свобода, чем ваше богатство. Я никогда не дам повесить себе жернов на шею, хотя бы этот жернов был из чистого золота. Знайте, что я один из тех гордецов, которые охотно мирятся с коркой хлеба и без всякого смущения носят на своей одежде заплаты.
— Последнее слово, — сказал барон. — Подумайте о том, что все ваши дурные намерения до сих пор обращались против вас же самих. Главное, что побудило меня отдать Христину Юлиусу, было ваше же письмо, в котором вы грозили мне, что отнимете его у меня. Выходит, что вы же сами и женили их. Ваша ненависть сочетала их любовь, ваша угроза привела к их счастью.
— Ну так что же, значит дело ясное. Ведь если так, вам остается только желать, чтобы я продолжал их ненавидеть и продолжал им грозить, потому что все, что я предпринимаю против них, обращается в их пользу. Ваше желание будет исполнено с избытком. Так вот как! Моя ненависть служит им на пользу! Если так, то можете быть спокойны. Я буду неусыпно стараться над их благоденствием. Я представлю вам это доказательство моей преданности, будьте спокойны! Этим путем я выкажу вам свою сыновнюю любовь. Не прощаюсь с вами, милостивый государь. Мы увидимся через год, а, пожалуй, и поскорее.
И, поклонившись барону, Самуил вышел, высоко подняв голову, с угрожающим взглядом.
Барон Гермелинфельд опустил голову.
— Какая дикая борьба! — тихо проговорил он. — Он виновен перед светом, а разве я прав перед ним? Не являемся ли мы по неисповедимым путям провидения тяжким возмездием один для другого.
Глава двадцать шестая Каменная импровизация
Спустя тринадцать месяцев после событий, которые нами рассказаны, 16-го июля 1811 года, в одиннадцатом часу утра, почтовая карета выехала из Ландека и покатилась по той самой дороге, на которой
