— Нет, напротив, я чувствую облегчение. Как будто рассудок снова возвращается ко мне. Я теперь начинаю понимать все. Я знаю, что мне надо сказать.
Она залилась слезами и сложила руки в мольбе.
— Выслушайте меня, г-н Самуил! — начала она. — Пощадите меня, пожалейте меня! Видите, я у ваших ног. Я покорилась, ведь вы сильнее, если вы захотите я буду ваша, ну так пощадите же меня! В пощаде больше величия, чем в победе. О! Прошу вас, умоляю! К чему вам относиться ко мне со злостью? Ради минутного удовлетворения своего самолюбия вы готовы погубить всю мою несчастную жизнь! Что же станется потом со мной? Подумайте! Не бойтесь, что если вы меня не тронете сейчас, так я вас буду оскорблять потом. Ах! Подите вы! Это такой мне урок, который я не забуду до самой смерти! Я даже скажу все это графине Христине. Я поступлю так, как вы мне прикажете. Ведь правда, я привожу вам убедительные доводы? Вы сами теперь видите, что вам ни к чему мучить меня, ведь вы пощадите меня, Да? Я и так, у ваших ног, что же мне делать? Вы мужчина, а я даже не женщина, я еще совсем ребенок. Разве можно обращать внимание на то, что скажет или подумает ребенок? Разве можно губить его из-за одного неосторожно вырвавшегося у него слова? О, г-н Самуил, пощадите меня!
В тоне ее голоса слышалось такое отчаяние, такая безысходная скорбь, что Самуил почувствовал как бы смущение. Быть может, в первый раз за свою жизнь он колебался. Невольная жалость закралась к нему в сердце при виде глубокого отчаяния этой девственно чистой души, на которую его гордость собиралась наложить пятно, быть может, смертельное. К тому же, ведь она окончательно смирилась и покорилась ему. Ведь она была теперь вся в его власти. Она сама призналась, что ее жизнь была в его руках! Значит, он мог быть великодушным. Раз она сама отдавалась, так следовало пощадить ее.
К несчастью, Гретхен была так прекрасна, да и зелье продолжало действовать… Мало-помалу ее отчаяние перешло в какое-то изнеможение и бред, она взяла руки Самуила и начала покрывать их поцелуями, заключавшими в себе не одну только мольбу, она обращала к нему влажные, пламенные взоры.
— Ах! — сказала она, и странно звучали ее слова. — Торопись исцелить меня, а то после будет поздно!
— Хорошо, — отвечал он, устремив на нее пылкий, опьяненный, страстный взор, — хорошо, я излечу тебя. Я пойду принесу другое питье, которое успокоит волнение в крови и освежит тебя. Я иду.
— Да, да ступай, — говорила она, как во сне, а сама удерживала его. Губы произнесли: уходи! А взгляд говорил: останься!
Самуил попробовал уйти от нее.
— Неужели я не могу управлять своей волей? Ты покорилась, ты скажешь о том Христине. И довольно. Не надо бесцельного преступления! Прощай, Гретхен!
И, вырвавшись из объятий Гретхен, он бросился к скале.
— Ты уходишь! — жалобно и нежно простонала Гретхен.
— Ухожу, прощай!
Но едва очутился он у подножия скалы, как две руки нервно обхватили его, жаркие уста прильнули к его устам, и он почувствовал, что теперь уже не властен бороться с своей преступной страстью.
Глава сорок пятая Христина боится
На следующий день, около четырех часов пополудни, Юлиус и Христина отправились гулять. Они только что вышли из замка.
— В какую сторону мы пойдем? — спросил Юлиус.
— Куда хочешь, — отвечала Христина.
— Ах, мне все равно, — проговорил Юлиус с каким-то ленивым равнодушием.
— Так поднимемся к Гретхен. Сегодня поутру она не приходила. Пришлось послать няню за ее козой. Меня это немного беспокоит.
Они пошли на мыс, на котором стояла хижина Гретхен. Христина обернулась и посмотрела на долину.
— Какая чудесная картина! — сказала она Юлиусу, показывая на реку и на далекие очертания холмов.
— Прекрасная, — сказал Юлиус, не поворачивая головы. Христина сделала вид, что не заметила скучающего тона мужа. Она подошла к хижине Гретхен. Дверь была заперта.
— Наверное, она в горах, пасет своих коз.
Христина заглянула под выступ скалы, куда Гретхен обыкновенно загоняла на ночь коз. Козы были там.
— Странно! — подумала она.
И, вернувшись к двери, она начала звать:
— Гретхен! Ты дома? Гретхен! Никакого ответа.
В ту же минуту со стороны долины донесся какой-то неопределенный гул. Юлиус и Христина посмотрели в ту сторону.
По неккарштейнахской дороге двигалась огромная толпа. Клубы поднявшейся пыли мешали разглядеть, что это были за люди. Время от времени слышались крики, пение, возгласы, прерываемые ветром. По-видимому толпа состояла из пятисот-шестисот человек.
Все это приближалось очень быстро.
Вдруг Юлиус радостно захлопал в ладоши.
— Конечно, это Самуил! — воскликнул он. — Он держит свое слово!
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — промолвила Христина.
— Я хочу сказать, — повторил Юлиус, — что Гейдельберг идет в Ландек. Самуил же обещал тебе это, а он что пообещает, так непременно исполнит. Но ведь как быстро! Разумеется, это мои товарищи! Вот, когда они подошли поближе, я начинаю различать студентов университета. Слышишь: Виваллера? О! Какой сюрприз!
И за минуту перед тем сонные глаза Юлиуса оживились и заблестели. Христина задумалась.
Дорога шла ниже той скалы, где стояли Христина и Юлиус, шагах в тысяче, приблизительно. Веселая толпа быстро продвигалась. Вскоре Юлиус узнал Самуила, ехавшего верхом впереди всех. Он имел строгий вид главнокомандующего армией.
Позади него несли академическое знамя.
Студенты подходили, вскоре все их лица стали ясно видны Юлиусу и Христине.
Проезжая мимо них, Самуил поднял кверху голову, заметил их и раскланялся с ними.
Студенты узнали Юлиуса. Все фуражки замелькали в воздухе, и все глотки заорали самый оглушительный привет, который когда-либо сотрясал барабанную перепонку.
— Дорогая моя Христиночка, — сказал Юлиус, — товарищи видели меня, и я думаю следует мне пойти встретить их, как подобает хозяину встретить своих гостей. Мы недалеко от замка, поэтому ты можешь и одна вернуться домой, а меня, по правде сказать, разбирает нетерпение увидеться снова со своими товарищами и узнать, в чем дело. Я скоро вернусь к тебе.
— Ступай, — ответила Христина. Она и сама не могла дать себе отчета в том, почему ей вдруг сделалось так грустно.
Юлиус обрадовался. Он поцеловал Христину в лоб и пошел притворно-спокойным шагом до поворота тропинки, когда же он обогнул скалу и убедился, что отсюда Христине его не видно, он пустился изо всех сил и через две минуты догнал толпу.
А Христина все-таки видела.
Как только является Самуил, — сказала она про себя, — Юлиус сейчас же бежит к нему.
Она смахнула слезу и собралась идти домой, как вдруг ей послышалось, что позади нее захрустел под чьими-то ногами песок.
Она обернулась и увидела Гретхен.
— Гретхен! — сказала она. — Но, боже мой, что с тобой случилось?
