— Вы полагаете, они у нас есть? — сказал Арамис с улыбкой.
— Я думаю, не все вы так бескорыстны, как граф де Ла Фер, — сказал Мазарини, делая поклон в сторону Атоса.
— Ах, монсеньор, в этом вы правы, — сказал Арамис, — и я счастлив, что вы воздаете наконец должное графу. Граф де Ла Фер — натура возвышенная, стоящая выше общего уровня, выше низменных желаний и человеческих страстей: это гордая душа старого закала. Он совершенно исключительный человек. Вы правы, монсеньор, мы его не стоим, и мы рады присоединиться к вашему мнению.
— Бросьте, Арамис, смеяться надо мной, — сказал Атос.
— Нет, дорогой граф, я говорю то, что думаю, и то, что думают все, кто вас знает. Но вы правы, не о вас теперь речь, а о монсеньоре и его недостойном слуге, шевалье д’Эрбле.
— Итак, чего же вы желаете, кроме тех общих условий, к которым мы еще вернемся?
— Я желаю, монсеньор, чтобы госпоже де Лонгвиль была дана в полное и неотъемлемое владение Нормандия и, кроме того, пятьсот тысяч ливров. Я желаю, чтобы его величество король удостоил ее чести быть крестным отцом сына, которого она только что произвела на свет; затем, чтобы вы, монсеньор, после крещения, на котором будете присутствовать, отправились поклониться его святейшеству папе.
— Иными словами, вам угодно, чтобы я сложил с себя звание министра и удалился из Франции? Чтобы я сам себя изгнал?
— Я желаю, чтобы монсеньор стал папой, как только откроется вакансия, и намерен просить у него тогда полной индульгенции для себя и своих друзей.
Мазарини сделал не поддающуюся описанию гримасу.
— А вы, сударь? — спросил он д’Артаньяна.
— Я, монсеньор, — отвечал тот, — во всем согласен с шевалье д’Эрбле, кроме последнего пункта. Я далек от желания, чтобы монсеньор покинул Францию, напротив, я хочу, чтобы он жил в Париже. Я желаю, чтобы он отнюдь не сделался папой, а остался первым министром, потому что монсеньор — великий политик. Я даже буду стараться, насколько это от меня зависит, чтобы он победил Фронду, но с тем условием, чтобы он вспоминал изредка о верных слугах короля и сделал капитаном первого же свободного полка мушкетеров того, кого я назову ему. А вы, дю Валлон?
— Да, теперь ваша очередь, дю Валлон, — сказал Мазарини. — Говорите.
— Я, — сказал Портос, — желаю, чтобы господин кардинал почтил дом, оказавший ему гостеприимство, возведя его хозяина в баронское достоинство, а также чтобы он наградил орденом одного из моих друзей.
— Вам известно, что для получения ордена надо чем-нибудь отличиться?
— Мой друг сделает это. Впрочем, если будет необходимо, монсеньор укажет способ, как это можно обойти.
Мазарини закусил губу: удар был не в бровь, а в глаз. Он отвечал сухо:
— Все это между собой плохо согласуется, не правда ли, господа? Удовлетворив одного, я навлеку на себя неудовольствие остальных. Если я останусь в Париже, я не могу быть в Риме; если я сделаюсь папой, я не могу остаться министром; а если я не буду министром, я не могу сделать господина д’Артаньяна капитаном, а господина дю Валлона бароном.
— Это правда, — сказал Арамис. — Поэтому, так как я в меньшинстве, я беру назад свое предложение относительно путешествия в Рим и отставки монсеньора.
— Так я остаюсь министром? — спросил Мазарини.
— Вы остаетесь министром, это решено, монсеньор, — сказал д’Артаньян. — Вы нужны Франции.
— Я отказываюсь от своих условий, — сказал Арамис. — Его преосвященство остается министром и даже фаворитом ее величества, если он согласится сделать то, что мы просили для самих себя и для Франции.
— Заботьтесь только о себе, — сказал Мазарини, — и предоставьте Франции самой договориться со мной.
— Нет, нет, — возразил Арамис, — фрондерам нужен письменный договор; пусть монсеньор соблаговолит его составить, подписать при нас и обязаться в самом тексте договора выхлопотать его утверждение у королевы.
— Я могу отвечать только за себя, — сказал Мазарини, — и не могу ручаться за королеву. А если ее величество откажет?
— О, — сказал д’Артаньян, — вам хорошо известно, что королева ни в чем не может вам отказать.
— Вот, монсеньор, — сказал Арамис, — проект, составленный депутацией фрондеров; потрудитесь его внимательно прочесть.
— Я его знаю, — сказал Мазарини.
— Тогда подпишите.
— Подумайте о том, господа, что подпись, данная при таких обстоятельствах, может быть признана вынужденной насилием.
— Вы заявите, что она была дана вами добровольно.
— А если я откажусь подписаться?
— Тогда вашему преосвященству придется пенять на себя за последствия отказа.
— Вы осмелитесь поднять руку на кардинала?
— Подняли же вы руку, монсеньор, на мушкетеров ее величества!
— Королева отомстит за меня!
— Не думаю, хотя в желании у нее, пожалуй, не будет недостатка. Но мы поедем в Париж вместе с вами, ваше преосвященство, а парижане за вас вступятся.
— Какая, вероятно, сейчас тревога в Рюэе и в Сен-Жермене! — сказал Арамис. — Все спрашивают друг у друга: где кардинал? Что сталось с министром? Куда исчез любимец королевы? Как ищут монсеньора по всем углам и закоулкам! Какие идут толки! Как должна ликовать Фронда, если она узнала уже об исчезновении Мазарини!
— Это ужасно! — прошептал Мазарини.
— Так подпишите договор, монсеньор, — сказал Арамис.
— Но если я подпишу, а королева его не утвердит?
— Я беру на себя отправиться к ее величеству, — сказал д’Артаньян, — и получить ее подпись.
— Берегитесь, — сказал Мазарини, — вы можете не встретить в Сен-Жермене того приема, какого считаете себя вправе ожидать.
— Пустяки! — сказал д’Артаньян. — Я устрою так, что мне будут рады; я знаю средство.
— Какое?
— Я отвезу ее величеству письмо, в котором вы извещаете, что финансы окончательно истощены.
— А затем? — спросил Мазарини, бледнея.
— А когда увижу, что ее величество совершенно растеряется, я провожу ее в Рюэй, сведу в оранжерею и покажу некий механизм, которым сдвигается одна кадка.
— Довольно, — пробормотал кардинал, — довольно. Где договор?
— Вот он, — сказал Арамис.
— Видите, как мы великодушны, — сказал д’Артаньян. — Мы могли бы многое сделать, владея этой тайной.
— Итак, подписывайте, — сказал Арамис, подавая кардиналу перо.
Мазарини встал, прошел несколько раз по комнате с видом скорее задумчивым, чем подавленным. Потом остановился и сказал:
— А когда я подпишу, какую гарантию вы дадите мне?
— Мое честное слово, — сказал Атос.
Мазарини вздрогнул, обернулся, посмотрел на благородное, честное лицо графа де Ла Фер, потом взял перо и сказал:
— Мне этого достаточно, граф.
