— Увы, — вздохнул д’Артаньян, — ваше величество только теперь начинает судить о нас верно.
— А если бы я вас теперь наконец действительно оценила?
— Тогда ваше величество по справедливости стали бы обращаться с нами не как с людьми заурядными. Вы увидели бы во мне настоящего посла, достойного защитника высоких интересов, обсудить которые с вами мне было поручено.
— Где договор?
— Вот он.
XLIX. Перо и угроза иногда значат больше, чем шпага и преданность (Продолжение)
Анна Австрийская пробежала глазами договор, поданный ей д’Артаньяном.
— Здесь я вижу одни только общие условия: требования де Конти, Бофора, герцога Бульонского, д’Эльбефа и коадъютора. Где же ваши?
— Ваше величество, мы знаем себе цену, но не преувеличиваем своего значения. Мы решили, что наши имена не могут стоять рядом со столь высокими именами.
— Но вы, я полагаю, не отказались от мысли высказать мне на словах ваши желания?
— Я считаю вас, ваше величество, за великую и могущественную королеву, которая сочтет недостойным себя не вознаградить по заслугам тех, кто возвратит в Сен-Жермен его преосвященство.
— Конечно, — сказала королева. — Говорите же.
— Тот, кто устроил это дело (простите, ваше величество, что я начинаю с себя, но мне приходится выступить вперед, если не по собственному почину, то по общей воле всех других), чтобы награда была на уровне королевских щедрот, должен быть, думается мне, назначен командиром какой-либо гвардейской части — например, капитаном мушкетеров.
— Вы просите у меня место Тревиля!
— Эта должность вакантна; вот уже год, как Тревиль освободил ее, и она до сих пор никем не замещена.
— Но это одна из первых военных должностей при королевском дворе!
— Тревиль был простым гасконским кадетом[*], как и я, ваше величество, и все же занимал эту должность в течение двадцати лет.
— У вас на все есть ответ, — сказала Анна Австрийская.
И, взяв со стола бланк патента, она заполнила его и подписала.
— Это, конечно, прекрасная и щедрая награда, ваше величество, — сказал д’Артаньян, взяв его с поклоном. — Но все непрочно в этом мире, и человек, впавший в немилость у вашего величества, может завтра же потерять эту должность.
— Чего же вы хотите еще? — спросила королева, краснея от того, что ее так хорошо разгадал этот человек, такой же проницательный, как и она сама.
— Сто тысяч ливров, которые должны быть выплачены этому бедному капитану в тот день, когда его служба станет неугодна вашему величеству.
Анна колебалась.
— А ведь парижане обещали, по постановлению парламента, шестьсот тысяч ливров тому, кто выдаст им кардинала живого или мертвого, — заметил д’Артаньян, — живого — чтобы повесить его, мертвого — чтобы протащить его труп по улицам.
— Вы скромны, — сказала на это Анна Австрийская, — вы просите у королевы только шестую часть того, что вам предлагает парламент.
И она подписала обязательство на сто тысяч ливров.
— Дальше? — сказала она.
— Ваше величество, мой друг дю Валлон богат, и поэтому деньги ему не нужны. Но мне помнится, что между ним и господином Мазарини была речь о пожаловании ему баронского титула. Припоминаю даже, что это было ему обещано.
— Человек без рода, без племени! — сказала Анна Австрийская. — Над ним будут смеяться.
— Пусть смеются, — сказал д’Артаньян. — Но я уверен, что тот, кто над ним раз посмеется, второй раз уже не улыбнется.
— Дадим ему баронство, — сказала Анна Австрийская.
И она подписала.
— Теперь остается еще шевалье, или аббат д’Эрбле, как вашему величеству больше нравится.
— Он хочет быть епископом?
— Нет, ваше величество, его удовлетворить легче.
— Чего же он хочет?
— Чтобы король соблаговолил быть крестным отцом сына госпожи де Лонгвиль.
Королева улыбнулась.
— Герцог де Лонгвиль — королевской крови, ваше величество, — сказал д’Артаньян.
— Да, — сказала королева. — Но его сын?
— Его сын… наверное, тоже, раз в жилах мужа его матери течет королевская кровь.
— И ваш друг не просит ничего больше для госпожи де Лонгвиль?
— Нет, ваше величество, так как он надеется, что его величество, будучи крестным отцом этого ребенка, подарит матери не менее пятисот тысяч ливров, предоставив, конечно, при этом его отцу управление Нормандией.
— Что касается управления Нормандией, то на это я могу согласиться; но вот относительно пятисот тысяч ливров не знаю, — ведь кардинал беспрестанно повторяет мне, что наша казна совсем истощилась.
— С разрешения вашего величества мы вместе поищем денег и найдем их.
— Дальше?
— Дальше, ваше величество?
— Да.
— Это все.
— Разве у вас нет четвертого товарища?
— Есть, ваше величество: граф де Ла Фер.
— Чего же он требует?
— Он ничего не требует.
— Ничего?
— Ничего.
— Неужели есть на свете человек, который, имея возможность требовать, ничего не требует?
— Я говорю о графе де Ла Фер, ваше величество. Граф де Ла Фер не человек.
— Кто же он?
— Граф де Ла Фер — полубог.
— Нет ли у него сына, молодого родственника, племянника? Мне помнится, Коменж говорил мне о храбром юноше, который вместе с Шатильоном привез знамена, взятые при Лансе.
— Вы правы, ваше величество, у него есть воспитанник, которого зовут виконт де Бражелон.
— Если дать этому молодому человеку полк, что скажет на это его опекун?
— Он, может быть, согласится.
— Только может быть?
— Да, если ваше величество попросит его.
— Это действительно странный человек! Ну что же, мы подумаем об этом и, может быть, попросим его. Довольны вы теперь?
— Да, ваше величество. Но вы еще не подписали…
— Что?
— Самое главное: договор.
