Надзиратель улыбается девочке:
— Я благодарю вас за доверие к нам. «Только учителя смогут спасти Индокитай от белого идиотизма» — так сказала мне однажды ваша мать. И я ни на минуту об этом не забываю.
Девочка во время всей этой беседы выглядит рассеянной и безразличной и никак не реагирует на оскорбления.
— Думаю, теперь мою мать все это совершенно не трогает. Она попросила о репатриации старшего сына. Все остальное для нее просто не имеет значения.
Надзиратель ничего не знал об этом.
— Значит она наконец решилась…
— Да.
— Жаль… такой милый юноша… ваш Пьер. Я ведь знал его ребенком…
Да, девочке это известно. Глаза ее наполняются слезами. Надзиратель замечает это:
— Но он вел себя ужасно с вами и вашим младшим братом…
Звонок на урок. Надзиратель и девочка вместе выходят из его кабинета.
— Вы познакомились с матерью в Тонкине?… — спрашивает она.
Надзиратель удивлен — девочка никогда еще не разговаривала с ним о своей семье.
— Да. Вас тогда еще не было на свете.
— Расскажите, какая она была. Я совсем не представляю себе, какой она была в молодости.
Он удивлен, отвечает охотно:
— Зеленые глаза. Черные волосы: Красивая. Очень веселая и обаятельная. Она была безупречна…
— Возможно, слишком безупречна…
— Не знаю…
— А мой отец?
— Он был без ума от нее. А в остальном он был… выдающимся педагогом.
Девочке известна история жизни ее матери. Мать ей часто при себя рассказывала.
— Мне кажется, она все же была с ним счастлива, — говорит она.
— Вне всякого сомнения. Она выглядела так, словно она баловень судьбы. Но ведь никогда не знаешь, что может случиться. — Он поворачивается к девочке, повторяет. — Никогда. Это правда. Я хотел вам сказать… в дальнейшем, продолжайте делать то, что вам хочется, не слушая ничьих советов.
Она улыбается:
— Даже ваших?…
Он улыбается вместе с ней.
— Даже моих.
Комната китайца. Китаец говорит:
— Этой ночью я уезжаю в Садек по делам, вернусь через два дня. Шофер привезет тебе еду. И отвезет в пансион прежде, чем мы уедем.
Они вместе принимают душ. Она рассказывают ему о бойкоте, который устроили ей в лицее.
— Из-за тебя в лицее со мной больше не разговаривают, — смеется она.
— Наверно, тебе это только кажется.
— Да нет. Поступили жалобы от матерей учениц.
Он смеется вместе с ней. Спрашивает, чего они боятся.
— Сифилиса. Чумы. Чесотки. Холеры. Китайцев.
— Почему китайцев?
— Потому что китайцы, они сами по себе, они ведут себя так, словно они в Америке, они путешествуют. Их не поймаешь и не запрешь в колонии, о чем все очень сожалеют.
Китаец смеется. Она смеется вместе с ним, смотрит на него так, словно внезапно прозрела:
— Это правда, правда. Но все это пустяки. Пустяки.
Молчание.
— Сегодня вечером я должна быть в пансионе… Они сообщили маме…
Шофер приносит поднос с едой. Ставит его на стол. Суп, жареное мясо. Они едят. И разговаривают. Разговаривают друг с другом. Смотрят друг на друга.
— Мы оба устали. Это приятно, — улыбается китаец.
— Да. И проголодались, хотя и не подозревали об этом.
— Мне очень приятно с тобой разговаривать.
— Мне тоже. А с другими людьми ты когда-нибудь разговариваешь?
Он улыбается детской улыбкой. Она смотрит на него. Говорит себе, что никогда его не забудет.
— Я очень много разговаривал с моей матерью, — говорит он.
— О чем?
— О жизни.
Они смеются.
Она смотрит на него.
— Ты похож на нее?… — спрашивает она.
— Люди говорили, что похож, а я не знаю. Моя мама, она училась в Университете, в Америке. Кажется, я не рассказывал тебе… Она изучала право. Чтобы стать адвокатом.
— А потом отец, наверное, не захотел…
— Да, так оно и было… Да и она тоже уже не хотела, хотела быть с ним целый день. После свадьбы они уехали в кругосветное путешествие.
Молчание.
Девочка в задумчивости.
— Может быть я понравилась бы твоей матери, — говорит она.
Китаец улыбается.
— Может быть. Хотя она была такая ревнивая…
— Ты иногда думаешь о ней.
— Мне кажется — каждый день.
— Когда она умерла?
— Десять лет назад, мне было семнадцать, она умерла от чумы, за два дня, здесь, в Садеке. — Он смеется и плачет одновременно. — Ты видишь… я же не умер от горя.
Она плачет вместе с ним. Он говорит, что его мать тоже была смешная и очень веселая.
Во дворе пансиона «Льотей» Элен Лагонель поджидает свою подругу. Она опять растянулась на той же скамейке напротив главного входа в затененной части двора.
— Где ты была…
— С ним.
Молчание. Элен Лагонель волновалась. На нее напал обычный ее страх, что ее бросили. Она до сих пор напугана. Расплетает косы девочки. Вдыхает в себя аромат ее волос.
— В лицей ты тоже не ходила.
— Нет, мы были у него.
Молчание. Элен Лагонель говорит не без удовольствия:
— В один прекрасный день случится настоящая катастрофа… тебя выгонят из лицея и из пансиона… отовсюду.
Девочка успокаивает Элен: ее только радует мысль, что когда-нибудь это действительно произойдет.
— А как же я?…
— Ты… тебя я никогда, никогда не забуду…
Элен Лагонель говорит, что звонили из лицея. Что этого следовало ожидать.
— Они просили меня передать тебе, чтобы ты зашла к дежурной воспитательнице. Сказали, что это
