отпускают их от себя.
В столовой осталось всего несколько человек, такие встречаются везде и повсюду:
Официанты тоже покинули столовую.
Вдалеке мужской голос командует, чтобы все отошли от борта: на воду спускают спасательные шлюпки. Люди все равно хотят все видеть.
— Семнадцать лет… сын администратора из Бьенхоа… Тут есть их близкая знакомая, она разговаривала с капитаном: в каюте мальчика ничего не нашли…, ни записки родителям, ничего… Он возвращался во Францию. Учился блестяще. Такой очаровательный мальчик…
Молчание. Потом вновь начинаются разговоры:
— Они его уже не найдут…
— Теперь он слишком далеко…
Пароход не может сразу остановиться, ему для этого нужно время.
Девочка закрывает лицо руками, говорит матери совсем тихо:
— Какое счастье, что мы только что видели Пауло… Ты представляешь, как бы мы перепугались… Все это так ужасно…
Мать тоже закрывает лицо руками.
— Надо возблагодарить Бога и испросить у него прощения за такие мысли, — говорит она шепотом и крестится.
Снова доносятся перебивающие друг друга голоса:
— …Мы поплывем дальше только на рассвете… это будет самое страшное… именно этот момент… когда не останется уже никакой надежды…
— … Пароходы должны в таких случаях ждать двенадцать часов…, хотя с восходом солнца в этом, наверное, уже не будет никакого смысла…
— Пустое море… утро… какой ужас…
— …Кошмар… мальчик отказывается жить. Страшнее ничего быть не может!
— Да, вы правы.
На остановившемся пароходе царит почти полная тишина..
Люди еще надеются на спасательные шлюпки. Они следят глазами за факелами, которые заливают светом поверхность моря.
Надежда еще есть, она еще не угасла окончательно, о ней говорят шепотом, но все же говорят:
— … Не надо терять надежду. Не надо. В этих местах теплое течение… А он, он долго может продержаться… он так молод…
— … Вы думаете, море не остынет за ночь…
— … Не остынет… И ветер не сильный, это тоже хорошо…
— … На Бога надо надеяться, Бог такого не допустит…
— Так-то оно так…
Опять раздается плач. Потом стихает.
— Хуже всего, если он нас видит, но уже ничего не хочет.
— Ни жить. Ни умирать…
— Да, это ужасно.
—.. Если он и жив еще, то, может быть, только хочет убедиться, что ничто не может привлечь его обратно.
Вдруг неожиданная, как несчастье, на палубы, салоны, море обрушивается музыка. Она доносится из салона, где стоит пианино. «Наверно, тот, кто играет, ничего не знает о случившемся», — толкуют в толпе.
Кто-то уже слышал звуки пианино еще до того, как на пароход обрушилось несчастье, только тогда они казались далекими, как будто доносились с другого парохода.
Чей-то голос кричит, что тот, кто играет на пианино, наверняка ничего не знает, не слышал криков, надо остановить его.
Музыка повсюду, проникает в каюты, в машинное отделение, салоны. Она очень громкая.
— Надо пойти туда, пусть он перестанет…
Более ясный, молодой голос возражает:
— Почему вы хотите, чтобы он не играл?
Другой голос, плачущий:
— Наоборот, надо попросить его, чтобы он ни в коем случае не прекращал играть… ни в коем случае… это очень важно для мальчика…, ему надо это сказать… мальчик может услышать, именно эту музыку… ее слышно повсюду…
Это музыка со старой улицы, очень модная сейчас среди молодежи, в ней — безумное счастье первой любви и бесконечное, безутешное горе ее потери.
Все говорят о том, что не надо прерывать музыку.
Весь пароход слушает музыку и плачет над юношей.
Девочка бросает мать. Она ищет салон, где стоит пианино.
Весь пароход погружен в темноту.
Музыкальный салон на носу корабля. Он освещен отраженным светом факелов с моря. Дверь открыта. В сердце девочки вдруг вспыхивает надежда. Случаются же иногда ошибки. Всякое бывает, это правда, ведь все так говорят.
Она идет к двери. Смотрит.
Нет, у того, кто играет, темные волосы. На нем белый костюм, сшитый на заказ. И он несомненно гораздо старше.
Она все еще ждет. Опять смотрит. Нет…
Нет, это не он. И его уже не будет никогда, его, который захотел вдруг умереть, решил это за несколько секунд и сразу бросился за борт.
Все кончено.
Девочка прячется под стол, ложится лицом к стене. Тот, кто играл на пианино, не видел ее и не слышал. Он играл без нот, по памяти, в темном салоне он играл «»Вальс-Отчаяние»» со старой улицы.
Свет, который проникает в салон, это отраженный свет факелов.
Музыка заполнила остановившийся пароход, море, девочку, живого мальчика, играющего на пианино, и того, кто неподвижно, с закрытыми глазами качается в тяжелых водах морских глубин.
Через много-много лет, после войны, голода, утрат, лагерей, свадеб, разлук, разводов, книг, политики, коммунизма, он позвонил ей по телефону. «Это я», — сказал он. Она сразу его узнала. «Это я. Я только хотел услышать ваш голос». Она сказала: «Здравствуйте». Он был напуган, он, как и раньше, боялся всего. Когда он говорил, голос его задрожал, и она узнала северно-китайский акцент.
Он стал рассказывать ей о ее младшем брате, сказал, что тело его так и не нашли и не предали земле. Она об этом не знала и ничего не сказала в ответ. Тогда он забеспокоился, слушает ли она его, и она сказала, что слушает и он может продолжать. Он рассказал, что ему пришлось уехать из Садека: сыновьям
