– Самое страшное, Лида, не твари из моря, не метеоритный дождь… Самое страшное – толпа на подступах к Воротам. Будь осторожна, прошу тебя.
Лидка глядела на него во все глаза.
– С каждым новым поколением люди становятся выше. Расплачиваются за это болью в позвоночнике, но растут. Школьникам не объясняют, почему это происходит… Но те, кто ниже ростом, имеют больше шансов погибнуть в толчее. Я говорю это не затем, чтобы снова напугать тебя. Я хочу, чтобы в момент катастрофы рядом с тобой, Лида, обязательно кто-то был. Кто-то достаточно сильный, чтобы поддержать тебя.
Лидка сильнее сжала его руку. «Как бы я хотела, чтобы это были вы». Наверное, эта мысль отразилась на ее лице.
– Лида, – сказал Зарудный медленно, – через два дня будет очень важное выступление по первому каналу. Мое выступление. Обещай, что будешь смотреть,
– Конечно, – шепотом согласилась она.
– Я думаю, что это будет поворот… в нашей общей судьбе. Я очень на это надеюсь. А теперь извини, у меня больше нет ни минуты.
Она поняла, что все еще держит его за руку. Что это может показаться странным. И что пальцы надо во что бы то ни стало разжать – хоть зубами.
…Возвращались в молчании. Безмолвно шагали следом два внимательных крепыша. Белки почему-то избрали их объектом повышенного внимания: ждали, наверное, подачки.
– Славка готовится на исторический? – спросила Лидка медленно.
Депутат кивнул.
– Я, наверное, тоже, – сказала она неожиданно для себя.
Он обернулся.
– Да?!
И обнял ее за плечи. Широким движением взрослого, которого порадовал ребенок. Но не отцовским, а скорее братским.
Лидка затаила дыхание. Ткнулась носом в тонкий галстук, изо всех сил вдохнула исходящий от Зарудного запах – чтобы потом наверняка вспомнить. Чтобы воспроизвести это затянувшееся мгновение – до малейших деталей.
– Молодец, – сказал депутат Зарудный. – Ну какой же ты молодец, Лида!
Утро девятого июня было солнечным, птичьим, бесконечно обаятельным. Под форменный пиджак Лидка надела парадную белую блузку, новые туфли чуть-чуть сдавливали ногу. Чуть-чуть.
На влажной после ночного дождя скамейке сидела Светка с четвертого этажа. Курила длинную сигарету.
– На экзамен? Ню-ню… А я кинула эту дурную школу. Черт с ней…
– Лида, идем, – сказал отец, который вышел вслед за Лидкой и теперь отпирал машину.
Она втиснулась в крохотный салон и положила на колени букетик мелких шипастых роз – подарок химичке. Время от времени то одна, то другая колючка прорывала бумагу и доставала до Лидкиных пальцев, и тогда Лидка болезненно морщилась.
Сердце стучало где-то в горле.
Девятое число. Девятое. Славкин папа поднял бы ее на смех, но она все равно чуть-чуть боится.
Чуть-чуть.
…Она вымучила четверку.
Химичка благожелательно улыбалась: вероятно, шипастые розы произвели на нее впечатление. Директриса поздравила всех с окончанием учебного года; в актовом зале репетировали поздравление средней группе, но Лидка не была занята в программе.
Ее чуть-чуть «водило», как после бокала вина. Кружилась голова. Она искала Славку, но Славки не было нигде.
Всюду пахло цветами; у входа парень из средней группы подарил Лидке букет колокольчиков. Лидка засмеялась, поблагодарила, потом выбралась из лицея и поспешила к скоростному.
Авантюристка, щепка, плывущая по течению. Ей было так радостно и страшно, и так весело, что она рискнула и поддалась порыву. Выскочила из вагона в центре, углубилась в пешеходный квартал, готовая улыбаться в дворникам, и милиционерам, и консьержу-охраннику…
Впрочем, нет. Консьержа-охранника не было на месте – редкость! За все время, что Лидка ходила к Зарудным, такое случалось раза два, не больше.
Она постояла перед открытой пастью пустой кабинки. Пожала плечами, тряхнула своими колокольчиками, даже, кажется, услышала звон. И пошла по лестнице вверх, к знакомой двери. Чего там скрывать – к нежно любимой двери…
Дверь была приоткрыта. Такого за время Лидкиных визитов не случалось ни разу. Она позвонила. Никто не вышел; она довольно долго стояла под дверью, но ничего не дождалась. Затаив дыхание, приоткрыла дверь шире и сунула голову внутрь.
К неповторимому запаху зарудновской квартиры примешивался другой – незнакомый и почти неуловимый. Правда, еще и Лидкины колокольчики пахли влажным лугом.
– Слава!
