Весь город под землей пронизан тоннелями. Вдоль тоннелей тянутся трубы, большей частью мертвые, пустые. Я сижу у одной из таких труб, в руках два старинных гаечных ключа. Я играю на трубе.
Труба дрожит, вибрирует. Вибрация передается моим рукам. Никогда в жизни, ни у кого на свете не было такого инструмента. Выбиваю ритм, он растекается по тоннелям от трубы к трубе. Проникает в отверстия, куда не пробраться человеку. В глубину и вширь. Где-то осыпаются с труб чешуйки ржавчины. Где-то сыпется песок, капает вода. Я играю.
В подземный зал, куда крот привел меня, стягиваются люди. Кого-то из них я видела раньше. Кого-то вижу впервые. Все они знают мое имя.
— Лана пришла к нам за помощью, — говорит Бан, хозяин «Бан-кротства». — Говори, Лана.
— Мне нужно отбить моих друзей, — говорю я. — Они в СИНТ.
— Где?
— В том месте, откуда отправляют топливо на Завод… Там полно полиции. Там все контролеры города. Я не знаю, что делать!
Они переглядываются. Они тоже не знают, что делать, но в этот момент у входа начинается сутолока. Расталкивая кротов, ко мне прорывается человек в разорванной на плече рубашке.
— Римус! — Я не верю своим глазам. — Ты уцелел! Они тебя не забрали!
Он обнимает меня. И мне, впервые за долгое время, делается спокойно.
До рассвета несколько часов. Синтетики спят без задних ног, утомленные фальшивым «Праздником Энергии».
Мы с Римусом пробираемся на Сломанную Башню. Тот самый небоскреб, который обрушился много лет назад, от которого остался пень. То самое место, где впервые почувствовала себя дикой. Где когда-то был клуб «Сорванная крыша», разоренный полицией.
Прожекторы разбиты все до единого, и ветер унес осколки. Ударная установка разобрана, стойка барменов опрокинута, вместо насестов болтаются оборванные цепи. Зато в центре площадки по-прежнему стоит огромный барабан. Верхняя дека занесена пылью и мелким летучим хламом.
— Помнишь, я говорил тебе, что раздал свои барабаны синтетикам? Барабаны, бубны, все, что звенело и гремело, все, что у меня было?
Я молчу.
— Пробуй. — Он протягивает барабанные палочки. — Если у тебя не выйдет, не выйдет ни у кого.
Я касаюсь верхней деки тяжелой барабанной палочкой. Барабан гудит.
— Римус, — спрашиваю я. — А… зачем? Чем они нам помогут?
— Бей, — говорит Римус.
Я задерживаю дыхание — и бью изо всей силы.
Взлетает пыль. Подпрыгивают песчинки. Подпрыгивают крошки и ссохшиеся комья картона. Взлетают, зависая над декой, капельки воды, хотят опуститься и не могут, подброшенные новой взрывной волной. Еще, еще, еще; я мерно колочу, понемногу заражаясь спокойной уверенностью барабана, который повидал всякое, и многое еще пе-ре-жи-вет…
Римус кладет мне руку на плечо. Я замираю, а барабан все еще гудит, и сквозь это гудение я слышу ответный барабанный бой.
Первый барабан отзывается совсем неподалеку — где-то на крышах пятиэтажек. Он звонкий, высокий и дерзкий, как голос храброго подростка. Ему отзывается другой, басовитый, и третий, глуховатый, и ритм — мой ритм летит от одного к другому, как отражение. Как отблеск огня. Как приказ.
По всему городу. На юге, на юго-востоке, на западе. На севере. Барабаны перекликаются, изменяя, развивая, перебрасывая друг другу один и тот же ритм — мой ритм.
— Это мои барабаны. — Римус улыбается в полутьме. — Вот видишь, я был прав. Они нам еще пригодятся.
Синтетики выходят на улицу. Как после энергетического часа. Только нет эйфории: лица бледные, настороженные, почти не видно улыбок. Я присматриваюсь и узнаю бледную девушку с косичками, другую, черноволосую, узнаю молодых синтетиков, которые совсем недавно отважились отказаться от манжеты. Кто-то на один день. Кто-то навсегда. Среди знакомых лиц мелькают незнакомые: застывшие, встревоженные.
— Тащите все железное, что может звучать и греметь, — говорю я. — В горах так призывают гром. А нам очень нужна гроза. Сегодня. Сейчас.
Они переглядываются. Не понимают. Многие вообще не знают, что такое гроза.
— Надо отвлечь полицию, — объясняет Римус. — Надо, чтобы поднялась тревога. Чтобы они не знали, что делать и куда бежать, а мы в это время…
— Римус, — я стискиваю его руку, — спасибо. Но в СИНТ я пойду одна.
Мы почти деремся. Мы почти разругались навеки. Он хочет идти со мной, время утекает, а я не могу,
Римус сотрясает кулаком. Я ловлю его на особо темпераментном жесте и, продлевая его движение, бросаю через себя, стараясь не больно уронить на асфальт.
Он молча поднимается. И долго не говорит ни слова.
— Ладно, — сообщает наконец, не разжимая зубов. — Тогда так… Я сделаю так, что СИНТ в эти часы вообще опустеет.
Светает. У меня в запасе остается час, не больше. В городе царит предрассветная тишина…
И тишина вдруг взрывается.
Они пришли. Их больше, чем я могла ожидать. Они несут с собой железные баки и крышки кастрюль, листы жести и цепи, наконечники шлангов и обрезки труб. В центре колонны едет Римус на веломобиле, и вся машина увешана большими и малыми колоколами. Римус вертит педали, я иду рядом и бью во все колокола, а вокруг творится невообразимое.
Ревут сирены с динамическим приводом. Грохочут жестяные банки, полные камней. Грохочут бочки, грохают цепи, бьет железный прут по обломку железной решетки — и вот из этого адского шума мало-помалу вырастает ритм.
«Мы идем» — слышится в этом ритме. И у меня по коже ползут мурашки.
— Мы идем!
— Жить своим ритмом! — кричит Римус в динамо-мегафон.
— Жить сво-им рит-мом! Жить сво-им рит-мом! — подхватывают люди вокруг.
Содрогаются стены домов. Летят разбитые стекла, не выдержавшие нагрузки. Город раздирается между восторгом и паникой. За окнами мечутся лица. На подоконниках подпрыгивают стаканы. Падают и бьются, добавляя звона в музыку нашего шествия. Я выбиваю синкопы по колоколам, вплетаясь в общий ритм особенным узором. Получается красиво, хотя слышу это, наверное, я одна.
— Давай! Вперед! Иди вперед к вершине!
— Я — не синтетик! — кричит в мегафон Римуса девушка, на секунду вскочившая на подножку веломобиля.
Римус широко разевает рот, чтобы сохранить барабанные перепонки.
— Я — не син-те-тик! — выкрикиваю я вместе со всеми, как клятву.
Римус еще что-то хочет сказать, но в мегафоне кончился заряд. Римус на минуту выпускает руль, левой рукой дергает за шнур — раскручивается динамка, мегафон заряжается снова.
— Дикая энергия! — кричит Римус. — Хей-го! Хей-го! Если ты с нами, ты дикий!
— Хей-го! — вторит толпа. — Ты дикий!
И этот крик подхватывает небо над нашими головами. Тревожно и радостно воют сирены мегафонов. Справа и слева, с крыш невысоких зданий к нам планируют, спускаются по тросам, зависают над головами толпы уцелевшие дикие.
Им надоело ютиться по подвалам, притворяться синтетиками, прятаться и дрожать. Они вытащили из тайников свои крылья, мегафоны, фонари, они кричат и переговариваются на птичьем языке, они вливаются в наше шествие: идут по крышам, по отвесным стенам, выстукивая ритм железными прутьями по решеткам балконов, по крыльям ветряков, по стеклу и по жести.
Мне кажется, что я вижу, как бьют прямые лучи света из ревущих, поющих мегафонов. И одновременно ощущаю, как содрогается земля под ногами и булыжники мостовой начинают подпрыгивать в своих гнездах. Во мне оживает ужас предков: землетрясение! Но в ту же секунду я вижу, как сдвигается крышка канализационного люка и оттуда до пояса вылезает крот — худой, сутулый, в темных очках, с огромным гаечным ключом в мосластой сильной руке.
Не слышно, что он кричит. Я читаю, как Лешка, по губам: мы с вами. Мы с вами. Мы с вами.
И наше шествие продолжается: по улице идет, грохоча, колонна взбунтовавшихся синтетиков, по крышам и стенам несутся дикие, по подземным галереям пробираются, сотрясая землю, кроты.
Я колочу по колоколам, вливаясь в ритм, растворяясь в нем, — и вдруг понимаю, что из похода-гремелки наше шествие превратилось в нечто большее. Ритм, родившийся в толпе, обрел собственную жизнь. И не мы ведем ритм — ритм ведет нас. Это мощный, веселый и безжалостный поводырь. Мы создаем ритмы, ритмы создают нас, человеческая река течет по улице, над улицей, под улицей, с каждым шагом становится больше, принимая в себя ручейки из соседних улиц и переулков, производя новую, тугую энергию, заражая своей силой и слабых, и отчаявшихся, и тех, чьи испуганные лица белеют за стеклами…
Я снова чувствую себя пикселем. На короткий миг.
Римус протягивает мне мегафон, я кричу:
— Освободи! Освободись! Будь свободным и добрым, как Солнце!
— Свободным! Как Солнце! — подхватывает толпа. — Хей-го! Хей-го!
— Ты сможешь! Ты сможешь! Энергия внутри тебя!
— Энергия внутри тебя!
