– Нет, видно… Над самым горизонтом. Посмотри.
Что-то в его голосе заставило ее внимательно заглянуть ему в глаза.
– Посмотри, Тиар. Пожалуйста…
Она поднялась. Некоторое время вглядывалась в темноту; удивленно кивнула:
– Да… Над самым горизонтом.
И молча взялась за перевязку. Отсвет огня, домашний и уютный, не делал ее лицо мягче; не хозяйка перед очагом, а бесстрастная медная маска. Красивая и отстраненная; теперь, когда боль немного отступила, Игар заметил наконец сухую складку между ее бровями.
– Тиар…
– Скажи мне, сколько месяцев женщина вынашивает ребенка? – она смотрела в огонь.
– Девять месяцев, – ответил он механически.
– Скажи мне, когда родит Илаза, если ты похитил ее два месяца назад? Или ты сочетался на Алтаре с беременной женщиной? А?
Игар превозмог боль и сел. Тиар медленно повернула голову, и он увидел, что в глазах ее стоит ночь куда темнее, чем та, что окружает сейчас костер. Черная пасмурная ночь.
Болезненное раздражение, нараставшее в нем последние несколько часов, получило новый толчок. В голосе Тиар скользило холодное высокомерие:
– Так куда мы едем? У кого принимать роды, Игар?
Он обернулся к звезде Хота, нависавшей над чернотой горизонта. Над неровной, зубчатой чернотой…
Над кромкой далекого леса.
Игар содрогнулся. Тиар перехватила его взгляд, и складка между ее бровями стала глубже.
– Я признаюсь, – проговорил он глухо. – Но ты – ты признайся первая. Кого ты предала?
Глаза ее расширились:
– Что?
– Не притворяйся, – он стиснул зубы. – Это я могу хитрить, изворачиваться, лгать… Мне будет противно – но я крученый, и меня не изменишь. А ты… Не надо портить того, что я о тебе знаю. Признайся, скажи: кого ты предала?
Она молчала. В ее глазах отражался огонь.
Игар почувствовал, как его захлестывает злоба. За эти дни он не раз думал об этой женщине чуть не как о святой. Тем больнее и поучительнее будет та ложь, которую она сейчас скажет…
А если нет? Если она не солжет?!
– Кого, Тиар? – голос его казался просительным.
– Никого, – отозвалась она глухо. – Клянусь жизнью, что никого и никогда не предавала.
Он проглотил вязкую слюну. Вот так. Так даже лучше… Так легче.
– А ты врешь, – сказал он чуть ли не с удовлетворением. – Сейчас ты врешь.
– Ты в своем уме? – спросила она отрывисто.
Он поднялся. Нога болела, но разве это боль…
– Тиар… Ты предала один раз, но страшно. И теперь тебя ждет скрут.
Он не хотел смотреть ей в глаза – но ее взгляд не отпускал. Зрачки казались застывшими каплями черной смолы. Она молчала.
– Скрут, – он с трудом перевел дыхание. – Скрут, это такое существо… Это жертва предательства. Твоего предательства, Тиар.
Губы ее шевельнулись. Он скорее прочел, чем услышал слово: нет.
– Да! – выкрикнул он, пытаясь себя подстегнуть. – Да!
Дальнейшее он помнил смутно; Тиар вскочила и бросилась бежать.
Костер остался сбоку и позади. Испуганно захрипела Луна. Боль в ноге разрослась, захлестнула все тело; он догнал женщину и повалил на землю.
– Ты безумец, – выдохнула она ему в лицо. – Злобный безумец…
Их силы в схватке оказались почти равны, потому что Игар был избит и изранен, а Тиар боролась за свою жизнь. Ошалев от боли, он сделался бездумным животным, все мысли и чувства которого не поднимаются выше «выжить и победить»; наконец, сопротивление женщины ослабело, задавленное его грубым напором. Он завернул ей локти за спину, поднял, обессилевшую, с земли, и потащил обратно – туда, где косила круглым глазом испуганная, сбитая с толку кобыла.
Последний вечер перед истечением срока скрут и Илаза провели вместе. Под знаком уходящей звезды Хота их будто бы тянуло друг к другу; женщина сидела перед привычным уже маленьким костром и апатично вертела над огнем вертел с нанизанными на него грибами. В ветвях над ее головой молчаливо присутствовал огромный, невидимый в полутьме паук.
– Ну до чего наивно, – выговорила Илаза, глядя, как обугливаются мясистые пористые шляпки. – Ну до
