прерывисто вздохнула и провалилась в сон.
Глава восьмая
Круглый живот Равары вырос до размеров горы; Кааран, ее молодой муж, ходил счастливый и озабоченный. Однажды после ужина, когда тяжелая Равара уже прошествовала в спальню, Большая Фа остановила девочку в дверях:
– Как телята родятся, видала?
Девочка смотрела, не понимая. Потом кивнула головой.
– Не сегодня-завтра, – Фа задумчиво посмотрела вслед Раваре, – рожать будем… Позову тебя. Пособишь.
С этими словами старуха и удалилась, а девочка, напуганная и обескураженная, еще долго стояла, не двигаясь, в опустевшем коридоре.
Роды начались на рассвете.
Еще с позднего вечера перед домом горел костер, в котором курился рыбий камень; двери Равариной спальни отмечены были медом – чтобы привлечь добрых духов, покровительствующих родам. Трое молодых женщин, подложив спереди под платье подушки, треугольником сидели посреди двора – чтобы злые духи, если им придет охота вмешаться, подольше не могли отыскать настоящую роженицу. Девочка, напряженная и хмурая, коротала время в компании Лиль и мальчишек, пока чернобровая служанка с блестящими возбужденными глазами не явилась за ней:
– Госпожа Фа зовет…
Лиль и мальчишки глядели серьезно и немного завистливо; девочка перевела дыхание, одернула платье и пошла.
В спальне Равары кричали. Едва заслышав этот крик, она покрылась холодным потом; служанка настойчиво подтолкнула ее к намазанной медом двери:
– Иди…
Она задрожала – но вошла.
Здесь были мать Вики и пожилая служанка в белом переднике; Большую Фа девочка сначала не увидела и не поняла даже, кому принадлежит ласковый, непривычно мягкий голос:
– Десять белых голубей из далеких из полей принесут тебе подарков, принесут тебе диковин, принесут тебе красивых… Десять черных лебедей, унесите злую муку, унесите боль и хворость, мимо, мимо проносите… Слушай меня, девонька, слушай старуху, я пятерых родила, я дурного не посоветую…
– Не могу больше… Ой… не могу-у…
– Сейчас он пойдет уже. Сейчас яблочком поманим – и выплывет радость наша… Яблочко сохранили, сберегли в соломе, сейчас поманим деточку… Отдохни. Минутка есть – отдохни…
Девочка стояла, завороженная. Ей видны были только согбенная старухина спина – и голое тонкое колено, перепачканное кровью. Голос Большой Фа лился, перетекал, как ручей:
– На высокую на гору будем, милая, взбираться… По пырью, по бурелому, по оврагу, по крапиве… Надо выше подниматься, чтобы крылышки расправить… Не сейчас. Я скажу, когда… Отдохни.
– Не могу-у…
– Все дети так родятся. Пусти его в мир, он тоже хочет на травку… Потерпи еще недолго, уже меньше осталось, чем было… С каждой минуткой остается меньше, ну-ка, сейчас будем выманивать…
Девочка не знала, зачем ее позвали. Какой от нее толк полно ведь взрослых женщин, умелых и готовых помогать; а она стоит столбом, волосы дыбом, и не знает, куда девать себя…
От мирного, льющегося голоса Большой Фа веяло странным успокоением:
– Вот-вот… Сейчас покричи. Потом кричать нельзя будет – тужься…
– О-о-ой… А-а-а, мама!..
Девочка намертво сплела мокрые пальцы.
– Поди сюда, – сказала ей мать Вики, которой нерожденный младенец приходился внуком. – Уже большая, надобно тебе посмотреть, надо учиться…
И девочка, обомлев, подошла.
Происходившее потом вспоминалось ей долго и часто.
Осунувшееся, незнакомое лицо Равары с волосами, затопившими всю подушку; кровь на простыне, огромный, как глыба, живот, крик, от которого кровь стынет в жилах. Младенец шел ножками вперед – в какую-то минуту девочка увидела, как мертвенно побледнела мать Вики:
– Ты… спасай Раварку, она потом другого родит… Не выйдет он сам… Не-е…
Ноздри Большой Фа раздувались, руки ее были по локоть в крови, и окровавленные пальцы сжимали красное яблоко:
– Погоди… Орать-то погоди…
Девочка смотрела.
Большая Фа приговаривала и шептала, обращаясь попеременно то к Раваре, то к ребенку; мать Вики придерживала роженице голову, а служанка стояла наготове, подавая Фа некие страшные, прокаленные на огне инструменты. Девочка смотрела, мокрая от пота, забывшая дышать; по команде Фа мать Вики подалась вперед, нажимая локтем Раваре на живот:
– Ну, доченька! Ну немножко! Работай, ну!..