Властитель Гран оскалился:
– Привет и вам, благородные господа, я не помню, чтобы выдавал разрешение на проезд вооруженного отряда по моим землям… Если вы прискакали за невестой – время выбрано неудачное, однако милости прошу, я готов обсудить подробности…
Предводитель из Приречья, чье лицо было скрыто шлемом, не стал отвечать. Вместо этого он поднял и опустил руку. Из-за спины его взвились в небо стрелы – ушли вверх, будто желая долететь до звезд, но не справились с тяготением и полетели вниз, набирая убойную силу. Стократ оскалился и рубанул по древкам – он сбил в полете три стрелы, этого оказалось мало.
Властитель в последний раз помянул рыбу и упал с седла. Рядом повалился стражник, стоявший слишком близко к своему господину. Люди властителя выхватили мечи; два отряда сшиблись, и бунт на земле Гран превратился в войну.
Стократ не пожелал оказаться между молотом и наковальней и перебрался на крышу соседнего дома. Из-под крыши валил дым – она горела с одной стороны, и пожар разрастался со страшной быстротой.
– Р-рыба, – прошептал Стократ.
Он всегда чувствовал, как вызревают события, и многие считали его пророком, в то время как он просто умел наблюдать и складывать наблюдения, кирпичик к кирпичику, уголок к уголку. То, что творилось в столице Гран, не имело разумного объяснения.
Крыша трещала. Жители дома давно сбежали, и Стократ надеялся, что они прячутся в овраге, а не валяются мертвые на дворе замка. Надо было уходить, властитель Гран погиб, город все ярче занимался огнем, и Стократ не мог ни понять, что случилось, ни кому-то помочь.
Он перепрыгнул через высокое пламя и оказался в пустынном, разоренном дворе. Через секунду распахнулась калитка и повисла на одной петле. Во двор ввалился человек в шлеме, с гербом Приречья на плаще, в сопровождении свиты; человек придерживал на груди раненую руку, его слуга – без шлема, в простом сером плаще – оказался рядом с повязкой наготове, а еще двое – тоже в шлемах и с гербами – приготовились почтительно слушать.
Стократ стоял в нескольких шагах, за колодезным срубом. Позади него горело здание.
– Убивать свидетелей, – сказал человек в шлеме, его голос звучал глухо, и слова трудно было различить сквозь топот и крики на улице. – Во всем, что здесь случилось, виноваты бунтовщики, будь они прокляты, завтра повесить не меньше десятка! Когда найдут девчонку, пусть не ведут ее ко мне, а переправят сразу в Приречье… Куда она бежала в поисках защиты… Но мне доложить сразу же!
Один из его слушателей наклонил тяжелую голову и вернулся на улицу, где по-прежнему дрались и кричали. Человек, отдававший приказы, глухо зарычал, когда бинт стянул его руку, и, наверное, поморщился под шлемом.
– Пока нет вестей из Выворота, мой господин, – сказал второй его слушатель.
– Слишком быстро заварилась каша, – человек в шлеме снова зарычал и отпихнул слугу. – Сладкий кусок достанется тому, кто не зевает…
Стократ понял, что если он сейчас не уйдет – у него есть шанс изжариться. Вряд ли разговор, который ему довелось подслушать, того стоил.
В этот момент калитка дернулась на последней петле, и во двор, освещенный пожаром, вбежал еще один в плаще с гербом Приречья:
– Ваша милость, ее нет в замке! Слуги врут, что она сбежала еще вчера!
– Искать! – рявкнул человек в шлеме. – Искать в замке, в предместьях, искать, кто найдет – озолочу! Прочешите поля, расспрашивайте местных, пытайте, если надо, – найдите девчонку немедленно!
И, сжимая меч левой рукой, он выскочил на улицу в тот самый момент, когда в доме за спиной Стократа рухнули перекрытия.
Звезд не было в этот вечер. А были бы – в дыму их никто не разглядел.
Древний Выворот, зеленые поля и плодотворные сады. Мирная страна на левом берегу Светлой. Ты видел расцвет и упадок, но не видывал позора: сегодня владетеля Вывора заперли в подземной комнатушке, будто вора перед судом. Владетеля Вывора связали по рукам и ногам, будто железной двери и слепых каменных стен – недостаточно.
Почему толпа горожан не восстала, требуя справедливости? Почему не собрались крестьяне, желая видеть молодого владетеля? Ворон поморщился: мысли его текли гладко и масляно, на ходу складываясь не то в жалобную песню, не то в надгробный плач. Мало того: он видел строчки разбитыми на абзацы, и слышал запах чернил и бумаги, и знал, как разъяснить молодым ученикам простые правила, по которым заносится на бумагу ритмично устроенный текст.
Там, под сводами Школ, другая жизнь. Здесь нет ни чернил, ни ритма, и пахнет иначе, от запаха мочи и гнили выворачивает нутро. И о чем только Ворон думает?! Ни крестьяне, ни горожане понятия не имели, что молодой владетель вернулся. Власть в Вывороте давно принадлежит дяде, а в будущем – Шивару, и виноват в этом только Ворон. Он бросил власть, как поводья, в чужие руки, и уехал учиться. Выучился? Молодец.
Он сидел на охапке сена, такой тощей, что будто ее и не было. В комнатушке имелась отдушина, но казалось, что воздух неподвижен: он загустел, как смола, и впечатал в себя мольбы и жалобы всех, кто раньше ждал здесь суда: справедливого или нет, скорого или издевательски-долгого. Впечатал вонь и слова, сны и ругательства, пот, надежду, раскаяние, голод. Далеко под куполами Золотой Школы возвышался столб света, там в покое и сосредоточенности ложились черные знаки на белое полотно. Вдавит ли башмак перо дохлой птицы в осеннюю грязь, набросает ли художник двумя-тремя линиями профиль влюбленной девушки – это знаки, это Обитаемый Мир, в котором все происходит одновременно…
Я никогда не чувствовал себя властелином, подумал Ворон. И отец, и Дага справились бы лучше. Даже сейчас: я огорчен, что не исполню свой долг перед Школой, но моя судьба волнует меня куда больше. Это печальное, постыдное открытие: я так боюсь, оказывается, смерти. А ведь умирая, настоящий владетель скорбит только о деяниях, которые не успел совершить, и обещаниях, которые не успел выполнить…
Он попытался изменить позу: руки и ноги затекли, он их не чувствовал. Если бы меня казнили на площади, подумал он, – получилось бы достойное завершение жизни. Но меня, скорее всего, казнят тихо, и кровь не прольется. Меня немного пугает такая формулировка, дядя.
Хоть бы хватило сил не показать свой страх, – подумал он и крепко зажмурил глаза.
Дрогнули стены. В замке что-то происходило – там, снаружи, били копыта, топотали ноги, как будто много людей собралось, чтобы идти на войну. Или поднимать восстание. Или освобождать из темницы законного властелина. Пусть будет так, молча взмолился Ворон. Пусть они опомнились и пришли, чтобы восстановить справедливость!
Но топот прозвучал и затих. Снова сделалось тихо, и Ворон слизнул единственную слезу – стесняться было некого, а пить хотелось.
– Уходи отсюда! Оставь меня! Не приближайся!
Девушка металась на расстеленном одеяле. Парень стоял над ней, сжимая кружку с водой:
– Мир, ну что ты, у тебя жар…
– Не подходи ко мне!
– Ты меня не узнаешь?
– Узнаю… Не подходи… Не трогай моих вещей, я… больна ужасной болезнью, я умираю, беги отсюда!
Смеркалось. Стократ выбрался из зарослей к костру. Мир натянула на голову плащ, свернулась, отгородившись от всего света.
– Она бредит, – с затаенным страхом сказал парень.
– Нет! – Мир отбросила плащ и сверкнула глазами.
– На землях Гран резня, – сказал Стократ. – Много погибших. Плохо дело.
– Резня?!
Стократ покачал головой:
