другой и уронил тоже. Наконец, выбрал небольшой, пестрый, укатанный морем в тонкую лепешку. Прищурил глаз, примерялся… Эст улыбался, теперь уже явно улыбался, и поглядывал на Легиара насмешливо. Марран бросил камень.
Тридцать девять.
Зависла пауза, Эст посмотрел на Маррана в упор, и тот удивился, как широко могут раскрываться эти узкие прищуренные глаза. Потом Эст щелкнул пальцами – море ожило, прибой с новой силой принялся вылизывать песчаный пляж. Тяжелая Эстова рука опустилась Руалу на плечо:
– Щенок, – проскрежетал он с неким подобием нежности. – Нахальный щенок.
Он проснулся от осторожного прикосновения.
Костер догорал, мерцали последние красноватые вспышки, и под боком у Руала возилось что-то мягкое, теплое, даже горячее, возилось и дышало, прижимаясь все крепче. Руал осторожно дотронулся рукой – соседствующее существо оказалось круглым, гладким и голым, местами покрытым неуверенным пушком.
– Простудишься, – пробормотал Ильмарранен растерянно. – Холодно же…
Тилли не ответила, только чаще задышала и прижалась изо всех сил к Руаловому боку.
Ильмарранен лежал неподвижно, ощущая, как содрогаются два теплых упругих клубка, уютно пристроившихся у него на груди, как щекочут лицо спутанные с осенней травой волосы, как нежно касается лба маленькая влажная ладошка:
– Ру, я о таком парне с люльки мечтала…
– Холодно… Оденься… – повторял Руал, пытаясь справиться с поднимающейся внутри сладостной волной.
– Не прогоняй меня… – ее рука расстегнула Руалов ворот и погладила шею. – Ты добрый… Все они скоты, а ты человек… Ру, ну что же ты!
Его ладони легли на ее обнаженную кожу. Будто короткая молния ударила – р-раз!
– Я люблю тебя, Ру… – бормотала Тилли все скорее и скорее. – Я о таком парне… – ее губы, неловкие, как у теленка, ткнулись в губы Руала.
Горько пахло дымом догорающего костра. От порыва холодного ветра кожа девушки покрылась пупырышками; желая согреть, Ильмарранен обнял ее крепко, по-настоящему. Его самого уже сотрясало изнутри; нахлынули тугие, горячие, пульсирующие видения.
Тилли все бормотала и бормотала, и ластилась, и пальцы ее сражались с застежкой на его рубашке, а он глупо улыбался в темноте и жадно гладил ее бока с выступающими ребрами, неожиданно крутые бедра и плоский мускулистый живот. Не было сил сопротивляться тому горячему и душному, что распирало его изнутри.
Торжествовала ночь, темная, осенняя, истошно кричали совы, шелестел ветер в пожухлой траве. Перемигивались угли прогоревшего костра.
Тилли справилась с пуговицами, маленькая влажная ладошка залезла под Руалову рубашку… и встретилась там со свертком, скрывавшим золотую спинку и изумрудные глаза.
– Ой, – пробормотала она удивленно, – это чего?
Ильмарранен вздрогнул, как от удара. Рванулся и сел, прижимая сверток к груди. Оттолкнул девчонкины руки:
– Не лезь. Не надо. Спать.
Сердце гулко колотилось у него в горле, а Тилли сидела перед ним голая, дрожащая, будто громом пораженная. Из круглых вишневых глаз двумя ручейками лились слезы горькой обиды.
За все утро она ни разу не посмотрела в его сторону.
Они шли дорогой, Руал глядел на оскорбленно вскинутый лохматый затылок и досадовал на себя, на Тилли, на судьбу, вздыхал и удивлялся глупости мироустройства.
Дорога тем временем оживала, путников то и дело обгоняли скрипучие телеги – впряженные в них лошади бросали на пешеходов исполненные достоинства взгляды. В том же направлении тянулись медлительные воловьи упряжки, ковыляли какие-то нищие в лохмотьях, цепочкой топали слепцы с поводырем, размашисто шагали мастеровые с инструментом на плечах. Ильмарранен с девчонкой оказались затертыми если не в толпе, то в весьма пестрой компании. И перед всей этой разношерстной братией вставал на дороге город.
Сначала показались верхушки башен, потом сами башни и стена из красноватого кирпича, а над этой зубчатой стеной – самые высокие флюгера. Флюгера вертелись, ловя жестяными боками солнечные лучи, и от этого казалось, что над городом средь бела дня горит фейерверк.
Тилли, пораженная зрелищем, забыла о своей обиде и, смягчившись, заговорила с Руалом:
– Ты смотри, а!
Толпа вокруг воодушевленно загудела.
Руал приложил ладонь к глазам: подъемный мост был опущен, вокруг него расхаживали офицеры стражи в пестрых костюмах, в то время как рядовые стражники, вооруженные пиками, досматривали входящих в ворота и брали пошлину за въезд.
Ильмарранен заплатил два гроша – за себя и за безденежную Тилли.
Деревенщина истово вращала головами, проходя через арку ворот, массивных, разукрашенных, поражающих мощью и великолепием. Вылившись на площадь перед воротами, крестьяне терялись, нерешительно топтались в замешательстве и сразу же становились жертвой уличных мальчишек, которые, улюлюкая и бросаясь комьями земли, одновременно пытались утянуть с телег все, что плохо лежало.
Руал взял Тилли за локоть и втащил в одну из боковых улочек – изломанную улицу-щель.
