И он разбежался и нырнул вперед головой…
А на утро в пустой и холодной квартире был обнаружен труп с разможженной головой, утыканной тускло поблескивающими осколками зеркала.
«Убийство с ограблением», – с ужасом обсуждали соседи это страшное известие.
– Ну это уж почти совсем фантастика, – недоверчиво заметил Лукин, – наверное, ваши астральные штучки.
– Обижаешь, – надулось облако, – мы работаем честно, никаких фикций и подтасовок. А что касается фантастики, то сейчас я тебе покажу один сюжет. Про старика Бусыгина, который тебе и вовсе покажется абсурдным. Но вспомни некоторые эпизоды из своей жизни, и ты убедишься, что абсурдное – необязательно нереальное. А сейчас посмотри через стену, что сзади тебя.
Лукин собрался обернуться, но тут же понял, что в этом нет никакой необходимости, ибо в том состоянии, в котором он пребывал, его существо могло воспринимать в любых направлениях, не прибегая при этом к действиям, обычным для состояния бодрствования. И просто, слегка настроившись на то, что ему предлагалось, он начал воспринимать разворачивающийся перед ним сюжет.
Дождь прекратился. Мягкий вечерний воздух наполнился звоном и гомоном. Бурые лужи словно бы застыли, изредка тревожимые случайными каплями.
Гулко застучали шаги по асфальту.
Выскочили во двор дети, и по лавочкам расселись старушки.
Стало светло и прозрачно, и листья на деревьях посвежели и приобрели сочный глянец.
В мире воцарился покой. Но…
Но выглянула из-за угла зловещая фигура Бусыгина. Он тихо, ядовито шипел и водил по воздуху усами, словно старался уловить некий запах. Затем развернулся и легкой трусцой побежал по направлению к Ордынке.
Почти на лету он пересек Пятницкую улицу, влетел в Ордынский тупик, а возле Третьяковской галереи его вдруг понесло в чащобу замоскворецких дворов, изрезанных веревками с бельем.
В одном совершенно глухом и мрачном дворике, который петлистой дорожкой сообщался с улицей Кадашевской, он увидел странную картину.
Маленький котенок посреди двора лакал из блюдца молоко. И по мере того, как котенок лакал молоко, он на глазах увеличивался в размерах.
Вот он уже стал величиной с пуделя.
А вот он уже почти что превратился в бульдога.
Далее мог последовать слон…
Бусыгин, злобный старичок-пенсионер, промышлял тем, что собирал пустые бутылки.
И заодно он хотел прихватить блюдце, из которого лакал котенок, но теперь уже не смел.
Между тем ненасытный зверь продолжал лакать, а молока не убывало.
«Эге-ге, – прогнусавил Бусыгин, – да ведь тут целый источник неиссякаемый. Но сей цербер стережет его».
Цербер поднял на старичка отяжелевшие посоловелые глаза и хрипло мяукнул, демонстрируя мясистый, багровый язык и мощные клыки.
«Надо завтра сюда прийти, пока он будет еще маленьким совсем», – опять произнес Бусыгин и потрусил прочь.
Он круто взял влево.
Пробегая мимо старого охрокирпичного дома, он краем глаза приметил в одном из окон, во втором этаже, голую женщину, стоявшую в полный рост с распущенными волосами и задумчивым взглядом.
Когда же Бусыгин остановился, переводя дыхание, и обернулся, чтобы осмотреть женщину как следует, то она показала ему кукиш.
«Ну уж это фантазм», – огорчился собиратель бутылок и поспешил дальше.
Кое-где уже светились огни. Пустых бутылок уже не было нигде.
Снова заморосил дождик. Но как на зло зонтика у Бусыгина не оказалось.
Эту ночь он спал тревожно, и сны ему снились неспокойные. Посреди двора из блюдечка лакает молоко голая девица, а рядом маленький котенок сидит и из хвоста своего сворачивает ему кукиш.
И при этом скалится злорадно и вперивает в него острые, как вы, щелки зрачков.
Проснулся Бусыгин потный и понял, что его знобит. Часы показывали час по полуночи.
Неведомые страшные силы разгуливают в это время в пространстве.
И ветры ломились в оконные рамы, и ливень страшный хлестал.
Бусыгин, охваченный страхом, боялся пошевелиться, но в этом и не было никакой надобности – вся его фигура, парализованная, лишилась способности шевелиться.
Возможно, что и марафоном утомленный, лежал старик, лишившись способности шевелиться, а не скованный страхом. Возможно.
А, может, и страх… Кто его знает…
Но оцепенение потихоньку прошло.
И вдруг ощутил Бусыгин легкий толчок в спину, очень мягкий и деликатный, но настойчивый. Старик робко оглянулся, однако никого не увидел.
И в это время он опять ощутил толчок. Какая-то сила подняла его с постели.
Бусыгин надел спортивный костюм, бесшумно открыл дверь и просочился из парадного, и плавной трусцой припустил по пустынным замоскворецким улицам.
Он кружил и кружил, что-то бормоча под нос. И теплый июльский ветерок подхватывал и уносил прочь его унылое бормотание.
А ноги несли, а ноги покоя не давали ни телу, ни обуви, ни одежде, ни душе, ни голове. Последняя же, в свою очередь, словно в отместку, не давала покою старческим варикозным ногам.
Была темень. Было беспокойство. Была магистраль, взлетающая на мост. Мрачной громадой проплывал рядом кинотеатр «Ударник».
И была одинокая фигурка Бусыгина, полушепотом вопиющая посреди бетонной остывающей пустыни.
И сверху изливалось безмолвное звездное величие.
И почувствовал он, что тянет его вверх.
Бусыгин растерялся и стал дрыгать руками и ногами. Ему хотелось приземлиться, но в то же время он боялся упасть.
Он оказался в подвешенном состоянии подобно безымянной частице в растворе, которая в силу особых обстоятельств, обусловленных физико-химическими взаимодействиями, никак не может выпасть в осадок.
«Может, я умер, – тоскливо подумал Бусыгин, – от разрыва сердца, например. И вот возношусь на небеса».
Смутило его лишь то обстоятельство, что он, оторвавшись от земли, оказался в затруднительном положении относительно конечной цели своего путешестввия, предназначенного для усопших, поднявшись не выше пятого этажа.
Кроме того, сбивало с толку еще и то, что он воспарил телом, но никак не душой. Душа, напротив, была подавлена.
Так висел Бусыгин, находясь в состоянии глубокой задумчивости.
Неизвестно, сколько бы он провисел. Но вскоре подул все тот же, на время утихший, легкий ветерок, и собиратель бутылок почувствовал, что тело его пришло в движение.
Он растопырил руки и поплыл, полный восторга от того, что парит.
Ему вдруг захотелось взмыть еще выше, взлететь над черной, размытой громадой города, чтобы искупаться в свежих воздушных потоках и струях.
От этого желания у него закружилась голова.
В мечтаниях своих он не заметил, как плывет прямо на фонарный столб. Очнулся он от вожделенных мечтаний своих, когда почувствовал резкую боль в плече.
Грезы рассыпались искрами из глаз, и Бусыгин мягко спланировал прямо к
