мускулистых ягодиц, при каждом объятии его рук. Из-под копны растрепанных рыжеватых волос капли пота стекали по лбу и вискам парня.
– О Боже. Боже, – всхлипывала Молли по мере того, как убыстрялись его движения. – Я умираю. Умираю.
– Господи милосердный, – услышала Мария свой шепот, а когда мужчина поднял голову, и она встретила взгляд его темных глаз, то смогла лишь молча открыть от удивления рот.
Его глаза на мгновение расширились, а затем сощурились. Его взгляд и улыбка парализовали ее, как будто, обрушивая свое крепкое стройное тело на Молли, он занимался любовью именно с Марией – и так до того момента, пока он, вскрикнув, не вскинул голову.
У Марии перехватило дыхание. Она отпрянула, повернулась, и бросилась назад в прихожую, где кожаные подошвы ее туфель заскользили по полированному мрамору. Перебирая ногами, Мария ухватилась за стол, чтобы не упасть. С горящим лицом и бьющимся сердцем она застыла, наклонившись и балансируя на одной ноге. В ее голове одна за другой проносились сотни проповедей отца о плотских грехах, обрекающих душу на вечные муки. Безо всякого сомнения он нашел бы несколько подходящих фраз по поводу этого прибежища порока… и того, что она с неприличным восхищением наблюдала за этим низменным занятием.
Она взлетела вверх по ступенькам, не разбирая дороги, бегом миновала один длинный коридор, затем другой, пока, задохнувшись и обнаружив, что заблудилась, не прислонилась к стене. Перед ее внутренним взором тут же во всем ее блеске отчетливо всплыла непристойная сцена, от которой ее бросало в жар. Нечто похожее, только слабее, она уже испытывала раньше: в обществе Джона (хотя он, очевидно, не разделял ее чувств) и когда Пол шепотом делился с ней впечатлениями от свиданий с необыкновенно красивой и не менее распутной молодой женой деревенского кузнеца. Но теперь, в отличие от тех случаев, Мария вся дрожала. Во рту у нее пересохло.
Казалось, прошло не меньше часа, прежде чем жар ее тела угас под действием окружающего холодного воздуха, а волнующие ощущения, которые возникли, когда она подглядывала за любовниками, превратились в разочарование и досаду.
Придя в себя и сообразив, что окончательно заблудилась в лабиринте коридоров Торн Роуз, Мария принялась бродить от галереи к галерее, слишком ошеломленная, чтобы замечать окружавшее ее великолепие, все больше расстраиваясь и сердясь на затруднительное положение, в котором она оказалась. Единственное, чего она хотела – вернуться в свою комнату и спрятаться там. Забыть последние события. Хотя вряд ли ей удастся избавиться от растущего беспокойства. Молчание не сможет бороться с тревогой, которую она ощутила, в первые минуты в Торн Роуз, когда окончательно поняла, что ее теперь не согреет тепло домашнего очага. Одинокая душа, заброшенная в чужой мир.
Нет, она должна отбросить эти мысли. «Строй планы на будущее и не задумывайся о сегодняшнем дне, потому что он уже история», – часто повторял Пол, будучи уже на смертном одре. Даже перед лицом неминуемой смерти он не потерял твердости и присутствия духа.
Если бы она обладала его силой и смелостью…
Мария, толкая незапертые двери, заглядывала в комнаты с покрытой пыльными чехлами мебелью. Какая странная и мрачная обстановка, неподходящая для ребенка. Никаких признаков радости, беззаботности, ни единой игрушки, ни одной живой души, если не считать слуг, заполнивших величественный замок. О чем думала герцогиня, так старательно пряча внука?
Мария все сильнее ощущала потребность разыскать своего подопечного и познакомиться с ним… Эти вечерние часы они проведут вместе… Возможно, она научит его одной или двум песенкам… Они вместе будут сражаться с этим ужасным одиночеством и, несомненно, быстро подружатся. В мрачных коридорах зазвенит детский смех – она все сделает для этого. И когда утром приедет герцогиня, у нее не останется сомнений, что Мария может найти общий язык с мальчиком и понять его проблемы.
Добравшись до ярко освещенного коридора, Мария остановилась. Пыль здесь, похоже, тщательно вытерли, а диваны и стулья не были укрыты ветхими чехлами. Витые медные подсвечники на стенах были начищены до блеска.
Совсем другое дело! Сами стены, казалось, источали великолепие и утонченность. Воздух наполнился ароматом свежих цветов в хрустальных вазах, которые блестели на расставленных вдоль коридора столиках.
Большинство комнат по обеим сторонам длинного коридора были открыты. Каждая гостиная, будуар или спальня была заполнена шедеврами мебельного искусства, достойными музея. Даже в самых смелых мечтах Мария не могла представить себе, что увидит нечто подобное, внушающее благоговейный трепет. Наконец ей удалось выбросить из головы события последних дней и часов и ухватиться за тонкую ниточку надежды, приведшую ее в Торн Роуз.
Она повернулась на цыпочках и широко раскинула руки. Прикусив губу и прикрыв пальцами рот, она затравленно озиралась, как будто ожидала, что сейчас из темноты на нее с кулаками набросится отец, изрыгая проклятия по поводу такого легкомысленного и возмутительного поведения.
Какое облегчение, что ее встретила лишь одна тишина. Она почти счастлива.
Надежда вытеснила сомнения, и Мария двинулась по устланному ковром холлу, весело напевая про себя, готовая к встрече со своим юным подопечным.
Оказавшись перед закрытой дверью, девушка остановилась и нерешительно постучала. Ответа не последовало. Осторожно приоткрыв дверь, она заглянула в просторную темную комнату, окна в которой были закрыты тяжелыми бархатными шторами. Воздух был холодным и неподвижным, как в склепе, а запах…
Мария зажала нос, и в ее памяти всплыли далеко запрятанные воспоминания о последних ужасных месяцах жизни брата. Она сразу узнала отвратительный запах смерти и разложения. Он витал в непроницаемом воздухе, как сама смерть.
Стараясь не шуметь, Мария открыла дверь пошире и, насторожившись, проскользнула в наводящую ужас комнату.
На полу лежали осколки фарфора: разбитые тонкие чайные чашки, расколотые суповые тарелки. В дальнем углу холодной комнаты стояло брошенное инвалидное кресло. Ни один уголек не светился среди отсыревшей золы в камине. Только в изголовье кровати в собственном расплавленном воске мерцала единственная свеча, и ее пламя, слишком длинное из-за необрезанного фитиля, плясало в опасной близости от прозрачных занавесей, спадающих с балдахина.
– П-привет, – произнесла она тихим дрожащим лосом. – Есть здесь кто-нибудь?
Нет ответа.
– Мистер Салтердон? Тишина.
Проглотив застрявший в горле ком и прикрыв нос и рот тыльной стороной ладони, Мария осторожно переступила через осколки фарфора и приблизилась к массивной кровати. Сердце ее гулко стучало, колени дрожали.
– Мистер Салтердон? – позвала она еще раз надтреснутым голосом.
Дрожащими пальцами она ухватилась за занавеску балдахина и отодвинула ее в сторону.
Здесь, в темноте, лежала какая-то фигура. Сощурившись, она присмотрелась внимательнее. Определенно, это не детское тело – слишком массивное, широкое и…
– О Боже! – выдохнула Мария и отпрянула, почти не слыша хруста фарфоровых осколков под ногами.
– Боже, – громко повторила она, затем в ужасе повернулась, бросилась к двери, распахнула ее настежь и, споткнувшись о складку ковра, понеслась по длинному коридору, пока не оказалась на верхней площадке лестницы. Здесь она изо всех сил ухватилась за перила и закричала:
– Помогите! Кто-нибудь! О Господи, – всхлипнула она, обращаясь к появившейся снизу из темноты фигуре, – быстрее! В той комнате мертвец!
Глава 2
Определенно, она умерла. Какие могут быть сомнения? Над ней святой Петр, в своей ниспадающей великолепной мантии, с развевающимися длинными белыми волосами и священным писанием в руках,
