если необходимость заставляет его выслушивать мои слова.
— Такое впечатление, что вчерашнего дня вовсе не было, — заключила я свой отчет. Меня охватило желание, чтобы он снова обнял меня, я не в состоянии была скрыть волнение. — Наверное, можно не удивляться. Она не впервые забывает то, чего не хочет помнить. Но мне казалось, что раньше она просто делала вид, что забыла. На этот раз все по-другому.
— А как ее настроение? — спросил он сухо.
— Хорошее. Немного возбуждена, но у детей ее возраста это бывает.
— Это большое везение, я не надеялся на такой исход.
Если так, на лице его не заметно было удовольствия. Не желая его разочаровывать, я все же заметила:
— У меня нет полной уверенности, что все сойдет гладко.
Он, наконец, оторвал взгляд от камина.
— Что еще может случиться? Вы же не хотите сказать, что нужно напомнить ей о пережитом кошмаре.
— Если бы я могла поверить в то, что она никогда сама не вспомнит, я бы тоже сочла, что опасность позади.
Чувствуя на себе его взгляд, я старалась удержать его внимание как можно дольше и готова была говорить о чем угодно, лишь бы только он продолжал смотреть на меня с тем же интересом. Но он уловил что-то в моем голосе и снова отвел глаза.
— Боюсь, что она не забыла о том, что видела, а просто намеренно подавила в себе воспоминания, — продолжала я, расстроенная его отчужденностью. — Они могут вернуться в любой момент, может быть, в виде ночных кошмаров или когда какой-то недостающий кусок дополнит картину.
— Мы не в состоянии оградить ее от всех случайностей, — сказал он с горечью.
Он посмотрел в зеркало над камином. Его взгляд остановился не на его отражении, а на чем-то другом. Челюсти вдруг сжались, спина напряглась и застыла.
— Но я не вижу, зачем ее будоражить и заставлять вспоминать то, что ее мозг инстинктивно отбрасывает, — сказал он упрямо.
— Если при этом мы будем рядом и поможем ей справиться с эмоциями, мы убережем ее от еще большего потрясения.
— Или причиним ей ненужные страдания, — ответил он. — Нет, мы не должны ничего ей говорить, я в этом убежден.
— Разве не Вы учили меня, что нужно уметь смотреть опасности в глаза? — спросила я мягко.
Он усмехнулся.
— Вы не девятилетний ребенок.
В этом он был прав. Я была старше и сильнее Клариссы. Но я уже видела, как она пытается понять, почему люди избегают общества ее отца, почему они вынуждены жить нелюдимо, и это после того, как я верила, что вечер у Пенгли ею уже окончательно забыт. Как долго захочет она делать вид, что не помнит того, что видела в каменной хижине?
Мне не сиделось, я встала и сделала шаг в его сторону.
— Тристан…
Он обернулся от неожиданности.
— Извините, мисс Лейн. Если мы закончили нашу тему, я позволю себе удалиться. У меня много неотложных дел.
Не взглянув на меня, он прошел мимо и вышел.
Вечер я провела с Клариссой. Тристан настаивал, чтобы я не оставляла ее одну, пока она полностью не поправится. У меня были подозрения, что это требование диктовалось другой причиной, но наши отношения могли подождать. Здоровье Клариссы было важнее.
Мы вместе поужинали и расположились с моей гостиной. Я читала ей сказки. Когда я кончила третью сказку, часы на камине пробили восемь. Я закрыла книгу и хотела пойти уложить ее спать, но Кларисса поспешила задать мне вопрос о моем детстве.
Я поняла, что она еще не готова внутренне ко сну, и не стала настаивать. Мы придвинули кресла к огню. Больше часа она расспрашивала меня о Лондоне и кузине Анабел.
— Она очень хорошенькая? — спросила она, когда я замолчала.
Я кивнула.
— Я тоже буду хорошенькая?
— Ты и сейчас хорошенькая.
В отблеске пламени ее личико порозовело, приобрело свежий вид здорового ребенка, но глаза оставались грустными. Задумчиво она мешала кочергой угли в камине.
— Иногда, — сказала она тихо, — иногда мне хочется быть кузиной Анабел и жить в Лондоне.
Я не удивилась такому желанию, но нужно было развеять ее меланхолию.
— Твой папа намного лучше, чем был дядя Генри, — сказала я. — Думаю, что даже Анабел позавидует, что у тебя такой отец.
— Да, лучше папа никого нет. Даже если он… — она не договорила.
— Даже если что? — переспросила я. Она тяжело вздохнула.
— Я люблю папа, он всегда был добр ко мне, но… Я ждала.
— …но он…
Она осеклась, вскочила и бросилась мне на грудь.
— О Джессами, — ее сотрясали рыдания. — Папа не похож на других людей, не так ли? Он совсем другой. Но это не значит, что он плохой, правда? Он никогда не причинит никому зла, правда? Даже если, — она глотнула воздуха, — даже если… если раньше он плохо поступал.
— Господь с тобой! — воскликнула я, прижимая ее к себе. — Твой папа ведь не чудовище какое-нибудь. У него иногда бывает плохое настроение, и мы не всегда понимаем его, но это не значит, что он способен на осознанную жестокость. И если мы видим, что он чем-то расстроен, мы должны приложить еще больше усилий, чтобы понять, что его тревожит. Ему так трудно справляться одному с делами поместья и с домом в Лондоне, он ведь содержит и семью брата, а не только свою собственную.
Она еще раз горько всхлипнула и успокоилась. Я уложила ее на подушки рядом с собой, достала носовой платок и вытерла ее заплаканные щеки. Она охотно предоставила лицо моим заботам, как маленький ребенок, который понимает, что самое худшее позади.
— Тебе лучше? — спросила я, внимательно наблюдая за ней.
— Да, спасибо, — ответила она вежливо очень тихим голоском.
Ответ меня не убедил. Точно так же она могла ответить, если бы я предложила ей чашку чая или кусочек торта.
— Кларисса, ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я решительно, не позволяя отделаться вежливыми словами. — Если тебя что-то продолжает беспокоить, ты должна мне сказать.
Она отрицательно покачала головой. Я не отступила.
— Ты хоть знаешь, как сильно твой отец любит тебя?
Она задумалась, потом поморщилась.
— Разве он когда-нибудь тебя обижал? — не унималась я. — Или дал повод думать, что может обидеть?
В темных глазах отразилась напряженная работа мысли. Лобик прорезали складки. Затем глаза вдруг широко раскрылись, словно она поняла что-то, чего раньше не понимала.
— Он никогда не обижал меня, ни разу, — заявила она торжественно.
— И не обидит, — добавила я.
Она улыбнулась открытой счастливой улыбкой. Такой безоблачной улыбки я у нее еще не видела.
— Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросила я.
Она немного подумала. Затем, совсем как взрослый разговаривает с ребенком, она положила свою руку на мою, желая успокоить.
— Джессами, я уверена, что Вас он тоже никогда не обидит.
— Нет, конечно нет, — произнесла я, почувствовав вдруг ужасную слабость.
