И зачем только Филипп тащил ее через две страны, через море. Почти не останавливаясь, они промчались через Лондон, у нее едва хватило времени, чтобы купить одежду, чтобы сменить свои безобразные лохмотья. И когда она уже считала, что все плохое позади, оказалось, что это не так.
— Черт возьми, — сказал Гэрет, нахмурив бровь, захваченный врасплох этой женской истерикой.
— О, Гэрет, — воскликнула Виктория, бросаясь назад по каменистой дорожке. По краям дорожки рос колючий кустарник, он цеплялся за ее юбку, когда она бежала, но, не замечая ничего, Виктория толкнула деревянные ворота и бросилась к Кристиане, обняла и прижала ее к себе.
— Что ты ей сказал, ты, великовозрастный верзила?
Гэрет виновато оглядывался на всех. Конечно, все смотрели на них: Ричард и Даниэль, Стюарт и Джеймс, Джеффри и отец.
— Ничего я не говорил, — запротестовал старший из братьев.
— Он ущипнул ее за задницу, — сообщил всем Джеффри, задумчиво потирая свой веснушчатый нос.
Гэрет удивленно посмотрел на своего самого младшего брата, решив про себя, что восемнадцать лет — это слишком много, чтобы рассказывать сказки.
При этих словах красивая черноволосая девушка заплакала еще сильнее. Виктория пыталась утешить ее. Однако Кристиана разразилась целым потоком французских слов, которые, похоже, относились к ее брату, а он уже терял всякое терпение.
— Ради бога, Кристиана, возьми себя в руки. И говори по английски… Конечно, если ты можешь сказать что-нибудь приличное. Я уверен, никто не хотел тебя обидеть.
Утонченная молодая женщина сорвала с головы соломенную шляпу с широкими полями и начала бить ею брата; букетики шелковых розочек, которые украшали поля шляпы, разлетелись и упали на пыльную дорогу.
Джеффри и Стюарт, которым было 18 и 19 лет, и они были самыми младшими из братьев Ларкиных, обменялись веселыми взглядами.
— Послушай, Филипп, — предположил Джеффри, — ты не напоил ее?
— Может быть, у нее немного не хватает, — с готовностью подключился Стюарт, — не хватает нескольких шариков.
— Заткнитесь, идиоты, — оборвала их Виктория, наблюдая, как ее невестка барабанит кулаками по груди Ричарда, — она просто переутомилась, вот и все.
— Что она говорит, Даниэль? — спросил Гэрет, повернувшись к своему образованному брату.
Даниэль растерянно покачал головой, не веря своим ушам,
— Много чего, — ответил он, поправляя очки на носу, — «безграмотные крестьяне», — это то, что я точно понял, затем «ужасная собака» и что-то о том, что она хотела бы иметь ружье.
— Помоги нам, боже, — пробормотал Гэрет. Филипп крепко схватил сестру за руки.
— Кристиана, — закричал он, — cesser! Immediatement! Ко всеобщему облегчению девушка прекратила колотить брата, закрывая лицо руками и зарыдала так, словно сердце ее было разбито.
Мэтью Ларкин прошел через толпу своих рыжеволосых детей, в волнении потирая свои испачканные чернилами пальцы, его круглые, как у совы, глаза поблескивали через очки.
— О, дорогая, — пробормотал он. — О, дорогая, — Он положил руку на плечо плачущей девушки. — Ну, успокойся, успокойся, — волнуясь, сказал он. — Не надо так близко все принимать к сердцу. Я знаю, что мальчики немного грубоваты, но, я уверен, они желают тебе только хорошего. О, дорогая, пожалуйста, мадемуазель, не плачьте. В самом деле, Гэрет очень сожалеет, он просит у вас прощения. Не так ли, Гэрет?
Гэрету, которому уже надоела вся эта сцена, очень не понравилось, что отец разговаривал с ним, как с двенадцатилетним мальчиком, хотя ему уже было тридцать лет. Он нахмурился.
— Черта с два буду я просить прощения, — ответил он.
Услышав этот грубый бесцеремонный ответ, черноволосая девушка перестала плакать и гневно посмотрела на него. Ее блестящие голубые глаза были полны слез.
Ричард, третий по возрасту сын, не выдержал и расхохотался.
— Послушай, Гэрет, — весело воскликнул он, — мне кажется, она сказала, чтобы ты съел г…
— Я думаю, нам нужно войти в дом, — оборвал его быстро Мэтью, — и напоить мадемуазель Сен Себастьян хорошим чаем.
Про себя Гэрет подумал, что хорошо, если бы кто-нибудь положил эту мадемуазель Сен Себастьян на колено и отшлепал ее по ее утонченному заду, но из уважения к сестре, которая смотрела на него умоляющим взглядом, он промолчал. В конце концов, Виктория была самой благоразумной женщиной на всей земле, а кроме того, сестра у него была одна.
Нужно поговорить с Филиппом и быстро, решила Кристиана. Как только они останутся одни. Он не мог не знать, куда он ее везет.
И все же, вот он сидит, обняв одной рукой жену за плечи, смеется и разговаривает со всеми этими людьми, как будто все прекрасно.
По крайней мере, в доме было чисто, заметила она, осмотрев комнату. Еды было достаточно, нет, надо быть справедливой, еда была очень вкусной. Свежий вкусный хлеб, наваристый золотистый суп с нежными кусочками курятины, очень вкусное свежее масло и варенье из черной смородины.
Кристиана с удовольствием взяла второй кусок яблочного пирога и не возражала, когда один из братьев Виктории положил на кусок густой сметаны.
— Вот так, — сказал он, — пирог хорошо есть со сметаной.
Который это был из братьев? Она никогда не сможет различить и запомнить их. Она посмотрела на длинный дубовый стол, за которым сидели все братья, и попыталась их различить.
Гэрета было запомнить легче всего, он самый старший из сыновей, у него темно-каштановые волосы и ямочка на правой щеке; следующий Даниэль, с такими же четкими чертами лица и темно-зелеными глазами, но в очках, у него вежливая манера разговора, что ей понравилось.
Затем был третий брат, который, казалось, смотрел так, словно у нее было две головы; у этого волосы не были связаны на затылке, его рыжие кудри торчали во все стороны, словно грива у льва. Один рукав его выпачканной белой рубашки был немного оторван. Как же его зовут? Роберт? Нет, кажется, Ричард, подумала она.
По другую руку от Виктории сидел Джеймс. Его легко было запомнить, потому что они с Викторией были близнецами: такие же слегка раскосые глаза и высокие скулы.
И двое самых молодых братьев, которые все время смеялись как идиоты и ели, словно они давно уже голодали. Она не могла различить, который из них Джеффри, а который Стюарт. Это неважно, подумала она, ей это совершенно безразлично.
А отец Виктории! Что за чудо. Он дважды опрокинул свой чай, один раз потерял очки, наступил на собаку, прожег дыру в кармане своей рубашки, положив туда еще горящую трубку. Не удивительно, что его сыновья были такими… неотесанными и дикими.
Кристиана внимательно осмотрела комнату. В ней не было богатой обстановки, полка с оловянными кружками, грязные стулья и старый шерстяной коврик перед камином. Широкие доски пола поблескивали при вечернем свете, кремовая штукатурка стен отражала свет, идущий из узких окон. Если бы это была гостиница, она должна была бы признать, что здесь чисто, и можно комфортно провести ночь. Но никогда, никогда она не хотела, чтобы это был ее дом.
Она ни за что не останется здесь, особенно после того как Гэрет Ларкин допустил такой непозволительный жест. Ей обязательно надо поговорить с Филиппом.
Она взглянула на него и увидела, что все слушают ее брата. Он говорил на правильном, с легким акцентом, английском языке.
— …и только в марте я смог добраться до Оверна. Крестьяне сожгли замок. Кристиана жила со своей няней в маленьком, состоящем из одной комнаты, домике. Фактически, ей удалось самой бежать из Парижа и проделать путь, равный двум сотням миль.
Гэрет Ларкин смотрел на нее недоверчиво.
— Ты шутишь, — сказал он Филиппу. — Эта маленькая пушинка? На вид она не смогла бы пройти и мили.
