задержаться, Аграфена предупредила Полюшку. Сон мгновенно охватил его, был спокоен и крепок, могучее тело нуждалось в отдыхе.
Граня вместе с Ефросиньей сидели часть раннего утра возле больного, каждые полчаса давая ему лекарство, тихо переговариваясь, вспоминая ужасы прошедшей ночи. Сокрушались об отсутствии Петра, а главное, не понимали, кто и с какой целью хочет причинить им зло.
Когда солнце высунуло свой край над горизонтом, отцу Михаилу стало легче. Он перестал метаться, выкрикивая что-то непонятное, исчез горячечный румянец, и священник заснул. Хоть и был сон беспокойным, больше походил на забытье, все же он был лучше постоянного и полубезумного напряжения, в котором иерей находился ранее.
Глава 9
Корочуны
Аграфена уговорила старушку поспать, сама же оставалась у постели больного, пытаясь решить, что делать дальше и к кому за помощью обратиться. На Потапа всегда положиться можно, но в делах, особого разумения требующих, он не лучший советчик. Мелькнула мысль о Прасковье-травнице, однако уж очень далеко идти к ней. Если бы с Потапом — то ладно, а вот одной, через лес все же опасно. Ведь не вернулись нетопыри к пославшему их, он может и новых направить — проверить, в чем дело, почему не выполнено задание.
В чем же оно состояло, мечется мысль по кругу. Убить меня хотели, или силком отвезти куда? Но зачем? Почему совпали оба нападения, на нее и семью священника. Один ли кто стоит за этим, а самое главное, непонятна причина всей этой бесовщины. Всегда в таких делах Аграфена к отцу Михаилу обращалась, что же делать теперь, когда занедужил он?
Взглянув на лицо иерея, жалкое в своей беспомощности, Ефросинью, прилегшую на лавку здесь же рядом, Аграфена поняла, что не может взять Потапа с собой к травнице, оставив их одних. Да Макаровна со страху только заболеет, что она, Аграфена, с двумя больными делать будет? Хорошо еще, что дети гостят у родственников Потапа, в дальней деревеньке.
Вдруг перед мысленным взором всплыло кроткое, доброе, некрасивое лицо верного помощника Михаила, ризничего Ферапонта, который всегда был приветлив и с ней, и с другими прихожанами. Вспомнились слова священника, хвалившего его преданность, стойкость в вере, отзывчивость к людским несчастьям.
«К нему я и пойду, — решила Аграфена. — Он в городе живет, на людях вряд ли кто напасть осмелится. Да и недалеко от нас, почти последний дом перед пустошью, после которой овраг начинается. Из наших его окна видны, — если отворены, через слюду далеко не разглядишь».
Ефросинья зашевелилась, подняла от подушки опухшее от слез, переживаний и тяжелого недолгого сна лицо.
— Вовремя ты проснулась, Макаровна, — сказала Аграфена. — Я уж приготовила лекарства, подогрела. Муж твой, видно, скоро проснется, дайте ему по капелькам, как вчера подали, а я побегу к Ферапонту. Он человек отцу Михаилу близкий, тот с уважением о нем отзывался. Хочу посоветоваться, что дальше делать.
— Это ты хорошо придумала, — поддержала Ефросинья, поднимаясь и ополаскивая лицо да руки водой. — Человек он и вправду хороший, робкий очень, да умом крепкий.
Они вдвоем помолились перед образами, прося у Отца Небесного заступничества перед силами бесовскими. Тут проснулся больной, но был так слаб, что едва мог рукой пошевелить. Глаза его были по- прежнему затуманены не узнаванием, а губы, если и шептали несколько слов, то обращены были не к присутствующим, а к его матери, умершей многие годы назад. Он лепетал, как малое дитя, просил купить ему кораблик, рассказать сказку.
При виде мужа в таком состоянии, Ефросинья громко заплакала, слезы струились по щекам, заливая всегда такие улыбчивые и полные мягкой радости глаза. Аграфена утешала ее, говоря, что выздоровление не может последовать сразу, хорошо уже то, что лихорадка оставила, а это добрый знак.
Отец Михаил обязательно поправится, но не так сразу, как хотелось бы им всем. Слишком велико потрясение, долго продолжалось удушье от зеленой пелены, да и не мальчик уже, здоровье не такое крепкое. Наконец более жесткие слова, что слабостью своей она не помогает, а только вредит мужу, встряхнули попадью. Остановив слезы, расплывающиеся человеческие руины приняли привычный облик разумной, житейски сообразительной Ефросиньи. Аграфена порадовалась — теперь есть на кого оставить больного. К тому времени поднялся Потап, укутавшись в одеяло, сказал, что пойдет домой, успокоит жену, потом сразу вернется.
Вдруг раздался тихий стук в дверь. Все замерли в неожиданности, с мыслью о том, какое новое несчастье ждет их снаружи.
Они еще не знали, что стучал Ферапонт, который утром ранним, как обычно, подошел к церкви, открыл ее своим ключом, впустил несколько старушек да стариков, уже ожидавших снаружи. Подготовил все к службе, удивляясь отсутствию отца Михаила, который не появился и тогда, когда храм Божий заполнился прихожанами.
Наконец, отпустив всех со ссылкой на болезнь священника, он отправился к тому домой. Испытанное им удивление, когда открылась на его стук дверь в дом отца Михаила, невозможно было описать. Ферапонт буквально остолбенел, когда увидел в проеме огромного мужика в исподнем, прикрывающегося одеялом, а за его плечом — усталые, но как всегда излучающие сияние, которым согревалось всю жизнь его сердце, зеленые прозрачные глаза Аграфены.
При виде гостя настороженность на ее лице сменилась радостью, она бросилась к ризничему, отстранив по пути ошеломленного Потапа со словами.
— Ах, как я рада видеть тебя, Ферапонт, только что думала о тебе.
Долгие годы мечтал услышать он эти слова, однако наконец услышав и пережив мгновенное ощущение острого счастья, что жаром обдает сердце, прерывая его биение, делает из искренне любящего героя, которому не страшны опасности, — опомнился, ведь не дурак был, понимал, что это отнюдь не слова признания. Просто он нужен для какого-то важного дела, но уже и то, что именно его выбрала его царевна как советчик, грело сердце скромного ризничего.
Потап, поняв, что опасность от визитера не грозит, а он выглядит непотребно, да еще перед чужим человеком, юркнул в дом. Аграфена пригласила гостя войти, на лавку усадила, и, изредка прерываемая Ефросиньей, рассказала о случившемся ночью. Прошло некоторое время, прежде чем Ферапонт полностью осознал и принял услышанное, понимая, что ему не сказки рассказывают, а действительные, страшные события, которые могли окончиться гораздо печальнее.
В слова Аграфены он поверил сразу, и не только от любви своей безответной, но потому, что знал ее как женщину разумную, глупым россказням значения не придававшую. Кроме того, он сам, не понаслышке, знал о существовании корочунов, а если есть они, то почему не быть и другим, им подобным?
Уловив устремленные на него взгляды, понял, что все ожидают ответа, подсказки, что делать дальше.
— Или ты не веришь? — прервала Аграфена затянувшееся молчание.
Ферапонт твердо заявил:
— Верю каждому вашему слову. Молчу оттого, что думаю, как следует поступить. Ясно, что нечисть какую-то цель имеет, и раз потерпели они неудачу, то не остановятся, снова нападут, может, более хитрым способом. Не дадут и оглянуться, чтобы к отпору приготовиться. Отец Михаил болен, как малое дитя беспомощен, да и не можете вы бесконечно долго вместе быть, чтобы Потап вас охранял. Хоть у него и сила богатырская, а ну как нечисть стаей налетит? До приезда Петра не известно, сколько осталось, до этого где-то схорониться надо. Да так, чтоб не догадался никто. Вот я и надумал: в монастыре, недалеко от Москвы, брат мой настоятелем служит. О том мало кто знает, да верно в памяти людской и не сохранилось, что нас два брата были, так давно он не приезжал сюда. Дел, забот, у него много. Я же бываю там часто, всегда радуемся встрече, любим друг друга крепко, как братьям полагается, как родители нам завещали,
