Латвию, Белоруссию, Молдавию, рвался к Ленинграду, к Москве. Газеты призывали к защите Отечества: «Остановить врага!», «Истребить ударные силы фашизма!»
…Нестерпимо долго тянулся вечер в пустой квартире. На столе лежал крупно исписанный запыленный лист: «Милый, так и не дождались тебя. А как ждали, как мы тебя ждали, представить не можешь. О нас не беспокойся. Будет все хорошо и, надеюсь, скоро опять будем вместе. Крепко-крепко целуем тебя». Защемило сердце. Альбом, где альбом? Так хочется посмотреть на всех. Снимались часто. Любимое фото под соснами, на берегу реки. Альбом хранился в нижнем ящике стола. Нет. Значит, взяли с собой.
Ваупшасов вышел на балкон. Всматриваясь в полутемную, притихшую Москву, вспоминал былое…
В предреволюционные годы здесь, в Москве, встретился он с одногодком, который стал ему па всю жизнь другом, Максимом Барташуком. Разговорились случайно, в чайной, друг другу понравились. Оба вступали в жизнь и нуждались в поддержке. Максим костил каких-то арматурщиков, хотел пристроиться к ним в артель, а они на смех — куда тебе до нас, хил и слаб. Подняли с земли металлический прут, предложили согнуть, попробовал, да где там, пружинится и только. Выслушав Максима, Стас попросил его поставить локоть на стол. «Не знаю, чего ты там расслаб. Силы в тебе хоть отбавляй. Может, сходим вместе?»
В артели ребят встретил детина — рубаха чуть не лопалась от могучих мышц. «А, опять пришел, — узнал оп Максима, — видно, заело тебя. Это хорошо. Дружка привел, — оглядел с ног до головы Стаса, — посмотрим, чего он стоит». Подвел к аккуратно уложенным стопкой металлическим прутьям. «Выдюжишь — примем. Нам молодые нужны. Бери, парень, гни». Стас взял первый попавшийся прут, испробовал на вес — тяжелый, однако весело сказал: «В одно кольцо гнуть или в два?»
Когда Стасу нужно было что-то сделать на виду у людей, он умел как бы в комок собрать свою волю, сосредоточивался на одной мысли — не сплоховать, преодолеть, побороть. Так и сейчас. Он обвел взглядом насмешливые лица артельщиков и скомандовал: «Расступись пошире! Не мешай!» Не спеша скинул пиджак и по-хозяйски сложил его на бетонном кубе, потер рука об руку, цепко схватился за концы прута, весь напрягся. Скорее почувствовал, чем увидел, как прут медленно и неподатливо гнется, приобретая очертания круга. «Он, черт, может и сломать», — под смех всей артели выкрикнул кто-то из толпы. Старшой удовлетворенно кивнул головой: «Ладно, примем подсобником. Как, согласный?» Стас оделся, причесал взмокшие волосы, сдвинул на бок картуз, взглянул на артельщиков, как равный на равных: «Нет, несогласный. Что я один-то средь вас, стариков? Принимайте двоих. Мне товарищ нужен по годам. А силы у него не меньше, чем у меня». Старшой поворчал — другой бы в ноги поклонился, а этот условия выставляет. Стас и тут нашел, что сказать: «Кланяться, дядя, мы самому богу перестали, а тебе, рабочему человеку, за каким хреном нужны наши поклоны? Принимай и дело с концом». На том и порешили.
Рабочая школа… Она учила солидарности, стойкости и мужеству. Из нее Стас вынес любовь к трудовому человеку, ненависть к угнетателям, неприятие лести, угодничества, чинопочитания. В рабочей среде встретился Стас с людьми, которые дали ему в руки большевистскую листовку и газету, учили распознавать друзей и врагов, объяснили такие понятия, как классовая борьба, пролетарская революция, рабоче-крестьянское государство…
В дни Октября Стас и Максим добровольно записались в красногвардейскую дружину Лефортовского района. Получили оружие и встали на охрану революционного города. Пришлось побывать и под пулями.
Однажды им поручили обыскать особняк, где, как подозревали, спекулянты и мародеры устроили склад продовольствия. Явившись в дом, юные красногвардейцы обнаружили в нем лежащего на просторном диване старика. Объяснили, зачем пришли, предъявили документы, приступили к осмотру множества комнат и подсобных помещений. «Напрасно трудитесь, господа, — шаркал за ними старик, — живу здесь один. Жена давно умерла. Дети разлетелись по всему свету». «Извините, папаша, за беспокойство, — отвечал Стае, — ничего худого вам не сделаем. Посмотрим и уйдем».
Обшарили весь дом, ничего не нашли. Когда вернулись в гостиную, старик плюхнулся на свой диван. «Устал, господа, прошу прощения». И тут Стас вдруг подумал: а почему хозяин обитает в такой громадной пустой зале, холодной и неуютной? Есть же другие, небольшие комнаты, которые и топить гораздо легче, да и мебели там побольше. «Стой, — приказал себе Стае, — подумай хорошенько, не спеши уходить». Секунду помедлил, подошел к дивану: «Встаньте, пожалуйста». «Не могу. Я больной. Не имеете права». Друзья переглянулись, сдвинули диван со стариком в сторону, откинули потертый ковер. Сквозь щель в паркете тянулась веревочная петля. Подняв крышку лаза, Стас и Максим спустились по деревянной лесенке в большое подвальное помещение. В нем было сыро, душно и темно, лишь в одном месте слабо проникал свет из небольшого запыленного окна. Не сразу заметили кули с крупчаткой, сахаром, бочки с селедкой и маслом, ящики с чаем. Осматривая эти богатства, друзья отошли от лаза и вдруг услышали скрип ступеньки, он и спас им жизнь. Резко обернувшись, они увидели неясную фигуру человека со вскинутой рукой и тут же, как по команде, упали за мешки. Оглушающе прогремели револьверные выстрелы, пули просвистели где-то рядом. Стае, почти не целясь, ответил из своей винтовки и осторожно выглянул из-за мешка. На лестнице корчился раненый. Вытащили его наверх, где ахал и охал, бегая по гостиной, старик: «Откуда этот человек? Я не знаю этого человека». «Брось выкобениваться, — морщась, сказал раненый, — попался по дурости твоей. Почему сигнал не поставил?» Он оказался известным мародером и спекулянтом с неподходящей для его занятий фамилией Неелов.
Вот так несколько месяцев Стас и Максим, не разлучаясь ни на день, очищали город от всякой мрази. А осенью 1918 года по призыву партии они записались добровольцами в 3-й отдельный московский батальон и отбыли на фронт.
Позже в одной из своих книг С.А. Ваупшасов вспомнит: «Тогдашний военный быт неоднократно уже описан: теплушка, „буржуйка“, чечевичная похлебка, конина. Основу фронтового пайка составляли полтора фунта хлеба, испеченного из ржаной муки с многочисленными питательными примесями. Хлебную пайку выдавали утром, и редко когда удавалось растянуть ее на весь день — большинство ужинало без хлеба. Надолго забыли мы и о чае и сахаре, пили пустой кипяток, иногда удавалось подсластить его случайно раздобытой крупинкой сахарина.
Но верно замечено, что не хлебом единым жив человек. Скудный быт наш облагораживался и компенсировался высоким духовным порывом. Что нам полуголодный красноармейский паек — мы всю кровь до последней капли готовы были отдать за преображенную Россию, за власть Советов!»
…Ваупшасов вглядывался в темноту. Где-то позванивали трамваи, прогрохотал поезд. Город дышал, город жил… «Интересно, — подумал Ваупшасов, — что утром скажет Григорьев, куда придется ехать? Сегодня Москва, а завтра?..»
Ваупшасову поручалось сформировать отряд особого назначения, которому надлежало скрытно перейти фронт и действовать в тылу врага вблизи Минска. Помимо боевых операций — уничтожение вражеских гарнизонов, эшелонов с войсками и техникой, разрушение железных дорог, мостов, телеграфа — нужно было еще связаться с действующими на территории Белоруссии партизанскими отрядами и подпольными группами, координировать их работу, знакомить попавших в неволю людей с положением на фронтах.
— Не к чему тебе объяснять, что за люди должны быть в отряде, — говорил генерал майору. — В Подмосковье сейчас готовятся кадры для засылки в тыл врага. Поезжай, знакомься, отбирай, кого хочешь. Тебе с ними воевать, тебе ими командовать. Бери наиболее опытных из командного состава, чтобы было кого на месте ставить во главе партизанских отрядов. Возьми непременно бойцов-белорусов, знающих города, села, леса республики. Действуй, товарищ Ваупшасов. Псевдоним тебе дадим Градов. Получишь на это имя документы. О формировании отряда и полной его экипировке доложишь… — генерал полистал календарь и сделал на одном из его листков запись, — …через две недели. И вот еще что. Обмундирование брать зимнее и летнее. Все самое добротное. Крыши над головой не будет.
Ваупшасов хорошо знал по опыту: хилым телом и слабым духом в отряде делать нечего. Нужны настоящие мужчины, сильные и ловкие, смелые и дерзкие, решительные и твердые. Ваупшасов дневал и ночевал на базе, изучал и отбирал нужных людей. С одним и тем же человеком приходилось встречаться и дважды и трижды. Время требовало быстрых решений, но Ваупшасов знал, что в порученном ему деле нужна исключительная тщательность, всякая неосмотрительность впоследствии могла обернуться
