— Ты хочешь, чтобы я поругал тебя, да? Поругал? Может, мне тебя еще и поколотить?
Сергамена несмело высунул морду из-за гобелена. Но он не выглядел виноватым, напротив, глаза его сияли торжеством, а пасть была дружелюбно оскалена.
Все это ужасно меня растрогало. А подошел к зверю и обнял его за шею.
— Потерпи, муркетик, потерпи. Я что-нибудь придумаю. Заберу тебя отсюда… Обещаю. Только ты не высовывайся. Если кто-нибудь тебя увидит, тебя отправят назад… Вот сейчас схожу домой, подготовлю там все…
Сергамена сощурился и кивнул головой, словно хотел сказать: «Славно придумано!».
Мой путь домой пролегал через гудящую разноголосицу базарной площади — я нехотя влился в торгующую, меняющую и бранящуюся толпу, согреваясь мечтами о непроницаемой тишине кабинета.
«Какое мне дело, — размышлял я, — до того, как сергамена очутился на чердаке? Допустим даже, что зверь раздвоился… Допустим, один сейчас там, в пути, а другой — вернулся ко мне… Ну и раздвоился… Ну и что? Пускай себе двоится на здоровье… Какая мне разница? Главное, что мой зверь здесь… Между прочим, дома его можно премиленько устроить… И никаких клеток, никаких больше цепей… Главное, чтобы домоправительница не проболталась, дура старая…»
— Эгей! Милостивый гиазир лекарь!
Голос показался мне знакомым и я остановился.
Я сразу узнал Радзамтала, племянника ринского наместника: мешком висящее дорожное платье, медно-рыжая горшкообразная шапка, пышная ухоженная борода.
— Какими судьбами? — поинтересовался я.
— Да проездом, как раз вечером к господину наместнику хотел зайти. А что вы такой невеселый? Траур?
— Что-то нездоровится…
— В добром ли здравии сергамена? — спросил Радзамтал.
— Знаете, как раз вчера его увезли… Увезли в столицу. Господин наместник решил преподнести его императору, для нового зверинца…
— Так вот оно что! — всплеснул руками Радзамтал. — Суду ясны обстоятельства, как говорится… То- то, я вижу, вы распереживались!
— Не вполне понял ваш намек, — отозвался я как можно более холодно.
— Да нету здесь никакого намека. Я ведь тоже ходил за сергаменой, когда его подарили моему дяде. На своей шкуре испытал — каково это, привязаться к пустой игрушке.
— Что значит привязаться к «пустой игрушке»? Ведь это живое существо! Отзывчивое, ласковое, с чуткой душой… Если уж на то пошло, иные люди более заслуживают того, чтобы именоваться «пустыми игрушками»!
К моему величайшему изумлению, Радзамтал вызывающе громко расхохотался. Торговка сушеными фруктами поторопилась даже откатить свой передвижной прилавок, да оно и не удивительно: мои соотечественники боятся чокнутых..
Приступ смеха был столь длителен, что я уже собрался уходить, когда Радзамтал, вмиг угомонившись, удержал меня.
— Не обессудьте, Аваллис… Уж очень смешно все это выглядит… Я знаю, чем развеять вашу печаль. Дело в том, что зверь, которого я вам привез — всего лишь искусно сделанная механическая кукла. Это подделка, имитация зверя. Немного механики, немного магии… Потому-то у него и нет сердца. Зачем сердце кукле? Потому-то он не спит и не ест. Вы меня понимаете? Что же до его так называемых «повадок», то это не более чем воспроизводство тех клише, которые были заложены в его пустую голову нашим придворным магом. Собственно, я здесь для того, чтобы предупредить господина наместника, да и всех вас: у этой игрушки есть опасное свойство раздваиваться, выпускать фантом, и этот фантом может принести неисчислимые бедствия тому…
Я не дослушал его до конца: возмущение и ярость овладели моей душой.
Я вынул из голенища сапога тонкую спицу с крючком на конце — не раз и не два я извлекал ею рыбьи кости из горла несчастных обжор. Свободный конец спицы был заточен и смазан сильнейшим ядом — вот уже сорок лет спица служила мне незаменимым подспорьем в самообороне.
Радзамтал не успел даже окончить фразу. Короткий замах — и я насквозь проткнул его здоровую молодую печень…
Стремительно бледнея, Радзамтал упал, пронзительно завизжала торговка фруктами, случайные зрители бросились врассыпную, да и я поспешил скрыться, оставив Радзамтала корчиться в пыли.
Сострадание мне не чуждо. И все же мне не было жаль его, ведь он не понимал главного: есть вещи, не допускающие лжи, ибо ложь святотатственна.
Елена Власова
ВТОРАЯ ЖЕНА ИМПЕРАТОРА
— Давайте намнем с самого начала. В Вашу семью, насколько мне известно, Донна Бел-ли'Аддэн вошла на правах младшей жены? Выбранной лично Вами?
— Да, сейчас об этом говорят так. Но тогда были совсем другие времена. Она не могла войти в нашу семью младшей женой, даже если ее выбрала я…
— А кем она была?
— Вы не боитесь, что мои слова шокируют ваших зрителей, разумный? Я уже очень немолода, а несколько столетий назад в галактике бытовали совсем другие понятия.
— И, все же, я рискну. Итак? Кем она была?
— Домашним животным.
— Что-о-о? Простите, Ваше Величество, Вы, наверное, оговорились…
— А вы прекрасно держитесь, разумный. Нет, я не оговорилась. Это было до принятия галактического закона о работорговле, которому всего-то какая-то сотня лет, и до подписания Декларации положения тех инорасовых членов семей, которые отказались покинуть свои семьи после принятия закона даже ради возвращения в родные миры. Что вы хотите, семья — это семья, и часто подобные связи крепче расовых, иначе Декларация была бы и не нужна. И, пожалуйста, оставьте этот наигранный тон. Я не сомневаюсь, что вы неплохо подготовились к нашей встрече.
— Простите, Ваше Величество.
— Ничего, я понимаю, заигрались, можно сказать… Но больше не надо… стара я уже для всех этих глупостей. И когти в кресло не втыкайте, муж позволял это только ей, и я сомневаюсь, что он сделает для вас исключение.
— О, простите меня, Ваше Величество. Так Донна Бел-ли'Аддэн отдыхала в этом кресле?
— Ну да.
— И Ваш супруг позволял ей портить эту древнюю мебель…
— Простите, котенок, но вы делаете вид, что забываете, о чем и с кем говорите. В последний раз. Решите, что вам нужно больше — дешевая сенсация: «Человеческий император позволял своему домашнему животному портить когтями драгоценную древнюю мебель — наследие Прародины», или вас действительно интересуют подробности жизни Донны.
— Приношу свои извинения, Ваше Величество, за возможную бестактность.
