Переводчик отважно вышагивал перед волком и тигром, предпочитая все же чаще оказываться ближе к волку, чем к Одинокому Воину. Перемены в статусе желто-зеленого искателя были очевидны. Как очевидно было и то, что статус изменился покамест не бесповоротно.
— А это кто такие? — спросил волк. Ему хотелось хоть в чем-то проявить инициативу.
— Нанял помощников. Для охраны и, так сказать, помощи. Вы останетесь в гостеприимном краю, а меня, такого маленького, ждет путь назад.
Одинокий Воин растянулся на траве, словно болтовня вчерашнего переводчика более не имела никакого значения.
— Смотрите, не забудьте: вы ученые, у себя известные. С младых когтей, можно сказать, с первой жертвы интересуетесь… Чем? Вот ты, бульмастифф, изучаешь происхождение разума. Все равно в племенах своих, в конфедерации вы все как один темные, поэтому сойдет. А ты, воин клана, сплошь по неразумным формам жизни. Повтори, это просто: неразумные формы жизни.
Одинокий Воин не отвечал. Волк также хранил молчание. Попугай подумал, отщипнул с палочки, услужливо подставленной беркутом, и сказал настойчиво:
— Слонам нужны те, кого я назвал. Если хотите быть у слонов на равных… А это дорого стоит, быть с ними на равных, я-то знаю, я тридцать оборотов солнца шел к этому… Если хотите сохранить себя, заучите единственную фразу: неразумные формы жизни.
Переводчик даже приблизился к Одинокому Воину. Видимо, ему тоже было очень надо, чтобы прилетевших приняли.
— И еще совет: не выходите за пределы диалекта. Тигриное рычание понимают единицы. Львиное истолкует любой попугай.
Низкий протяжный звук раздался издалека. Приближались слоны.
— Это те самые… — рыкнул попугай и ощутимо занервничал.
Волк подошел к Одинокому Воину. Нет, тот не спал, как почудилось. Внимательно наблюдал облачко пыли.
— Что мы делаем? — спросил волк.
— Мы? Еще живем… — был ответ.
А жизнь — это запах саванны… Для любого племени в конфедерации жизнь означает первым делом запах, острый нюх, опережающий и слух, и зрение. Жизнь — это пружины в лапах, их придумал кто-то предвечный, покровитель мокроносого народа. Жизнь — это неизвестность впереди, ее боятся живые, значит, опасливая неизвестность — признак жизни.
Лапы пружинили, отряд направлялся к китовому берегу.
Больше не было беглецов, отверженных, выброшенных своими. Был отряд: двенадцать слонов, страдающий от зноя бурый медведь, очень старый орел с прислугой, крокодил в очках — и они двое, любитель неразумных форм да магистр происхождения разума. Попугай поспешно улетел, явно не желая встречаться с орлом, причем, как показалось волку, скорее даже не желая встречаться с орлиной прислугой.
— Он нас продал, — сказал волк на ходу.
— Хорошо, — прорычал Одинокий Воин, — хоть кто-то добился цели.
К удивлению волка, на длинном переходе Одинокий Воин быстро устал. Волк полагал, что тот неутомим так же, как и непобедим. Выходило иное. Боязнь воды, нелюбовь к затяжному бегу — у них имелись очевидные слабости. Но поединок с питоном…
Впрочем, медведь устал еще больше, слоны вели себя чутко, устраивали привалы и не торопили.
— Тебе безразлично, что он нас продал? — не выдержав, спросил волк.
— Тебе нужны деньги, рыжий?
— Я даже не знаю, как они выглядят.
— В вашем племени обычно голова шире. Ты молод?
— Я не развязан.
— Что это значит?
— Продолжение рода.
— А-а… — Одинокий Воин мигнул зелеными глазами.
— Когда развяжусь, голова увеличится.
— Интересный способ увеличивать голову.
На следующем привале, отдышавшись (а волк мог еще бежать и бежать), Одинокий Воин поинтересовался:
— Разве в вашем племени воют?
— Ночью. От одиночества. И когда поют.
— Никто из кланов не умеет выть.
— Это несложно.
И опять движение…
Очередной вопрос волк оставил за собой. Он дождался темноты, подготовился и задал его:
— Ты убивал моих собратьев?
Волк спросил, потому что готов был простить Одинокому Воину ответ. Тем самым он осознавал себя волком, без притворства, без уговоров, племя отказалось от него, что ж, нет бульмастиффа, но никуда не денется волчья кровь, кровь предков, сколько бы ее там ни оставалось. Он тоже одиночка в мире.
— Я не помню, — ответил тигр равнодушно.
Запах океана явился заранее. Он волновал, был чуть-чуть враждебен, но гораздо более загадочно- притягателен. Это потом волк узнал, что то был запах океана. А поначалу он просто разучился спать.
Едва отряд вышел на край обрыва, и впереди показался бесконечный песчаный пляж, и синева, и слепящий горизонт, все звуки перекрыл орлиный клекот.
— Невообразимо красивая лагуна, — перевела слониха пять раз подряд, для представителей всех народов.
Волк отметил, что она использовала самый простой, общедоступный дневной лай.
Тигр отметил, что она использовала самый известный львиный рык.
Справа синева превращалась в яркую зелень, этой лагуной и восхищался видавший виды старый орел.
— Всё, что вы видите, мы издавна называем китовым берегом.
Общедоступный лай, львиный рык… и еще три варианта.
Волк заглянул в зеленые глаза, за советом.
— Ты хочешь домой, рыжий? — произнес Одинокий Воин с тигриным, не львиным подхрипом.
— Я пока нет.
— А что вы думаете, коллега, по поводу восьмого, недостающего разума?
И вроде окружали его воспитанные существа, интеллектуалы, а душа мгновенно бросилась в кончик хвоста, потому как сомнений быть не могло: обратились к нему. Интеллектуалы впереди, в воде, не затруднились бы перекусить надвое самого толстого буленбейсера… Интеллектуалы за спиной одной левой способны были прижать что волка, что медведя к земле, и держать так по желанию сколь угодно долго… А по желанию придавить и сломать хребет. Интеллектуал между сушей и океаном блаженствовал, раскрыв невероятную даже для крокодила пасть, и о культуре его напоминали лишь еще более невообразимые очки.
— Я думаю… — начал волк, стараясь говорить максимально невнятно, — мне кажется, что для начала мы должны увидеть проблему происхождения разума. Разум — это не игра. И не война. Хотя очень на войну похоже. Скажем, питон. Древний змей. У него тоже был разум. Куда делся этот разум, как истекал он из тела питона по мере съедения его хищными птицами? Не впитывался ли разум змея в головы птиц? И позволительно ли поедать разумных? Вот о чем надо поговорить. Мы, конфедерация племен, не позволяем себе есть разумное мясо. Никогда! Это не случайно. Это не прихоть.
К ужасу волка, высокое собрание его внимательно слушало. Никто и не собирался возражать или
