Еще какое-то время Джон Смол вел себя таким образом, пока, не побелев и не схватившись за сердце, он не рухнул на пол.
Ли подбежала к нему и, нащупав пульс, стала считать удары. Он слабел с каждой минутой. Тогда она выбежала в коридор и крикнула:
- Кто-нибудь! Отцу плохо! Позвоните куда следует! Ему нужна помощь!
В эту минуту она не думала о том, каким был этот человек, так как ею руководил высший принцип человечности. Ей хотелось ему помочь, и она искала этой помощи.
Выбежав из дома на улицу, Ли громко закричала:
- Помогите!
Сразу же к ней бросились черепашки- ниндзя и Эйприл.
- Беги сюда! - звал ее Донателло.
- Сейчас! Мы здесь! - кричал ей Рафаэль.
Оказавшись рядом с ней, черепашки не могли понять, что случилось, так как Ли плакала и ничего вразумительного не могла сказать своим спасителям.
По состоянию девушки Эйприл поняла: что-то произошло с ее отцом, а потому она спросила:
- Где он?
- Там, - указывая на верхний этаж дома, ответила Ли сквозь слезы.
- Веди нас! - потребовала Эйприл.
Джон Смол был уже мертв и потому, когда приехала машина скорой помощи, и врачи, быстро поднявшись по ступенькам, оказались в комнате, Ли им сказала:
- Поздно.
Днем позже состоялись похороны Джона Смола. Ли не стала устраивать пышных застолий, так как испытывала к ним глубокое отвращение.
На кладбище пришли только близкие люди, а их было немного. Выслушав речь священника и бросив на гроб отца несколько горстей земли, Ли перекрестилась и отошла в сторону. Ей больше не хотелось плакать, так как теперь она не чувствовала себя одинокой, как это было, пока отец ее был жив.
Она мысленно представила себе встречу с Брюсом Вейном. Она расскажет ему все, что узнала от отца, а он пусть решает сам, признавать ее или нет.
И еще ей хотелось выбрать какое-нибудь дело, чтобы чувствовать себя нужной. «Эйприл обещала мне помочь, - думала она, глядя, как растет могильный холмик, - возможно, из меня выйдет толк.»
С кладбища она вернулась в дом Джона Смола хозяйкой, а потому в самом ближайшем времени собиралась здесь все поменять, чтобы ничто не напоминало ей о жестоком деспоте, каким она считала своего отца.
Она перезванивалась с Эйприл и делилась с ней своими мыслями. Та, выслушав ее, не давала советов, потому что знала, что их давать бесполезно, а просто помогала девушке разобраться в себе, пережить боль. Она верила, что наступит время, и Ли начнет новую жизнь обновленной.
НА ВЫСТАВКЕ
После происшествия, которое произошло на фирме Брюса Вейна, его компания стала чрезвычайно популярной, так как сообщения из газет об обыске были лучше любой рекламы.
Было много разговоров о том, что сам владелец фирмы нечист на руку. Но они быстро прекратились, так как оказались беспочвенными, ведь обыск мастерских не дал ожидаемых результатов.
Кое-кому было выгодно втоптать в грязь честное имя Брюса Вейна, но им этого сделать не удалось, он вышел достойно из сложившейся ситуации.
Газетчики по целым дням торчали у ворот фирмы, чтобы взять у героя интервью и рассказать своим читателям о подробностях нашумевшего дела.
Брюс Вейн не спешил ничего говорить им, откладывая встречу.
Думаю, я должен устроить пресс-конференцию, - говорил он корреспондентам, - она состоится не раньше, чем пройдет выставка, чтобы не привлекать к себе и своей фирме слишком много внимания, так как мои модели произведут впечатление и о них заговорят.
Эйприл готовила свой репортаж долго, она и сама не ожидала, что по ходу расследования появятся новые обстоятельства, которые заставят ее пересмотреть свою позицию по многим пунктам.
Сначала ей хотелось выставить Джона Смола на всеобщее обозрение, предварительно сообщив о нем несколько фактов, которые заставили бы общественность задуматься о дальнейшем пребывании этого человека среди достойных членов общества.
Чем дальше уходила она в своем стремлении доказать всем причастность Джона Смола к преступному миру, тем яснее становилось для нее, что в этом болоте сидят еще много подобных ему, которым захочется с ней разделаться.
- Ты собираешься выступить на телевидении с материалами о Джоне Смоле? - интересовался у нее Брюс Вейн, с которым Эйприл теперь связывали не только дружеские отношения и просто человеческая симпатия.
- Да, надеюсь, это будет кому-то нужно, - говорила ему Эйприл.
- Нужно? Возможно, но уже не актуально. Его нет, понимаешь, он мертв, а о мертвых плохо не говорят. Тем более, я узнал, кем он был для меня.
- Ты имеешь в виду родственные отношения? Но неужели из-за такого ты способен простить его, забывая, что, если бы этот человек не умер, он все равно б когда-нибудь разделался с тобой? - недоуме вала Эйприл.
- Мне б хотелось, чтобы ты учла и другое, - спокойно сказал Брюс Вейн.
- Что именно? - уточнила девушка.
- Если делу ты дашь огласку, Джона Смола рано или поздно выведут на чистую воду. Вообрази себе, всем вдруг стало известно, что он не был Смолом на самом деле, а Вейном... Мое положение в обществе станет незавидным, ты со мною согласна?
- Да, такое родство малоприятно, хотя, в принципе, Джон Смол маскировался под добропорядочного, и ни у кого не возникало и тени сомнения, что он делает нечто не то. Внешняя его жизнь, которую он выставлял напоказ, заигрывая с окружающими, значительно отличалась от той жизни, которой он жил на самом деле. Проповедуя любовь к ближнему, посылая какие-то средства в сиротские приюты...
От услышанного у Брюса Вейна лицо вытянулось от удивления.
- Откуда тебе стало это известно? - спросил он, перебив Эйприл.
- Ли нашла счета, на которые переводил деньги время от времени Джон Смол, и мы навели справки, кому они принадлежали.
Так вот, продолжу свою мысль. Проповедуя любовь к ближнему, он на самом деле ненавидел людей, торгуя смертью, откупаясь за содеянное перед Богом тем, что посылал деньги в приюты.
- И все же, Эйприл, — пытался вразумить ее Брюс Вейн, - не усложняй себе жизнь.
Девушка хотела сделать сенсационный репортаж, тень от которого пала бы так или иначе на двух людей, которых считала близкими: на Ли, с которой так быстро подружилась и не хотела, чтобы ее имя переходило из газеты в газету с разными толкованиями и домыслами, и на Брюса Вейна, которого искренне полюбила.
Она постоянно спрашивала себя: «Права ли я, зная всю правду о Джоне Смоле и не посвящая в нее остальных? Но что от этого изменится, ведь он мертв?».
Вскоре, взвесив все за и против, она приняла решение. Материалы дела она решила не оглашать. Ей было наплевать на то, что Вернер теперь позволит себе говорить ей в глаза все, что вздумается, называя ее несостоятельной журналисткой, не способной сделать что-то стоящее.
Она даже не станет доказывать ему обратное, потому что, кому же, как не ей, знать о себе всю правду. А то, что скажут о ней другие, не стоит принимать всерьез.