'По дороге в Рай…'

Увиделись мы в Питере уже в октябре, на концерте. Кажется, в ДК им. Крупской. Я вошла в примерку поздороваться с ребятами. Я думала, что Костя после ялтинского разноса вряд ли мне обрадуется. Но он встретил меня самой приветливой улыбкой, очевидно, искренней. Он не держал зла.

Наступила осень 1987 года. Та самая, памятная на всю его жизнь осень.

***

Принято считать, что поэты - провидцы. Кто-то с этим спорит, кто-то нет. Материалисты до мозга костей обычно в качестве аргумента оперируют случайными совпадениями. Я далеко не материалист. И я верю, что художник всегда провидит многое, в том числе и предчувствует свою судьбу. И Костя Кинчев - не исключение.

Мы встретились осенью после нескольких гастролей. Кроме Крыма, 'Аписа' успела побывать еще во Пскове и Владивостоке.

За то очень короткое время, что мы не виделись (чуть больше месяца), у него появилось множество новых песен. И меня поразило, что все они по образам своим, по темам - предчувствие беды.

А одна так и называлась - 'Чую гибель'.

Чую гибель!
Больно вольно дышится.
Чую гибель!
Весело живём!
Чую гибель!
Кровушкой распишемся.
Чую гибель!
Хорошо поем!

Еще одна песня того времени - 'Заутренняя'. По-русски надо бы сказать - 'Заутреня', но с другой стороны 'заутреня' - ранняя служба в церкви. Оставим это на совести Кинчева. Он автор, ему и отвечать. Да и речь не о названии, а о повторяющемся мотиве:

Че, братушки, лютые псы!
Изголодалися?
По красной кровушке на сочной траве
Истосковалися?
Че уставил, лысый козел,
Зенки-полтинники?
Чуешь, как в масло, в горло вошли
Клыки собутыльника?

В то же время написана 'Новая кровь'. И как во всех песнях этого периода, в ней явно звучит тема расплаты за вольную жизнь:

Костер как плата за бенефис.
И швейцары здесь не просят на чай.
Хочешь, просто стой, а нет сил - молись,
Чего желал, то получай.

Вино, как порох, любовь, как яд.
В глазах слепой от рождения свет.
Душа - это птица, ее едят.
Мою жуют уже тридцать лет.

1987 год - это год когда начался новый Кинчев. Это год - когда в рокере проснулся поэт. Наши времена при всей их динамичности - нескорые. Пушкин оду 'Вольность' написал в восемнадцатилетнем возрасте. А у нас писателя в 45 лет все еще называют молодым. Многие наши рок-поэты, если позволителен вообще такой термин, именно на подступах к тридцатилетнему рубежу обретали себя в слове. Это можно сказать не только о Кинчеве, но, скажем, и о Гребенщикове, и о Макаревиче.

Костя не раз говорил, что его отношение к слову изменилось после знакомства с Сашей Башлачевым. Несомненно, Башлачев на него повлиял. Есть даже переклички в образах, видимо, неосознанные самим Кинчевым. То есть он параллельность образов в своих и сашбашевских текстах, пожалуй, просто не замечал. Ну, например:

У Башлачева:

Но мы не носим часы.
Мы не хотим умирать.

У Кинчева:

И поэтому я не ношу часов.
Я предпочитаю свет.

У Башлачева:

Мы строили замок, а выстроили сортир.

У Кинчева:

Где сортир почитают за храм, там иду я.

И параллель, так сказать, с обратным знаком.

У Башлачева:

А приглядись, да за лихом - Лик.