Увидимся вечером.
Опираясь на руку доктора, Мэвис побрела к своему дому. Опера, разносящаяся над озером, достигла кульминации, и теперь от нее трепетал каждый листок на кустах и деревьях. Келли захлопнула дверь, радуясь возможности хоть таким образом немного заглушить звуки.
– Я совсем не против классической музыки, – объяснила она Полли-Энн, опуская собаку на пол. – Просто не люблю, когда она звучит так громко, что способна распугать всех птиц в округе.
Рано или поздно им с доктором Хардести придется серьезно побеседовать по поводу децибелов.
Келли убедилась, что все окна плотно закрыты, и включила кондиционер, чтобы перекрыть очередную арию. Свернувшись клубком на старом зеленом диване Джимми, она вскрыла письмо от матери. В нем оказалась открытка с улыбающимся кроликом.
«Привет, дорогая! Ты едва успела уехать, но мне уже захотелось послать тебе весточку. Не могу высказать, как я признательна тебе за помощь. Ты такая чудесная дочь! Будь там поосторожнее, береги себя. Целую, мама. P.S. И найди время поработать над своей книгой».
Келли грустно улыбнулась. «Моя книга», – вслух повторила она. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз думала о новой книжке сказок. Вероятно, следует посвятить ее Джимми. Да, решила Келли, так она и сделает: Сисси будет рада, да и Джимми одобрил бы такое решение.
Печаль, преследовавшая Келли все утро, еще сжимала ее грудь. Келли мрачно взглянула на письма Джимми, переданные ей Мэвис. Осторожно развернув одно из них, она улыбнулась при виде знакомого почерка. Действительно, письма Джимми были удивительными – иногда задумчивыми, иногда лирическими, а бывало, и забавными.
Он написал Мэвис три письма, полных дружеских замечаний о погоде, рыбной ловле, природе и своих животных. В первых двух ничто не привлекло внимание Келли. Но в конце третьего она обнаружила нечто, от чего тяжесть в ее груди стала казаться каменной:
«Помните моего приятеля по рыбалке, о котором я вам рассказывал, – Зейна? Ну так вот, Мэвис, я люблю этого человека, как родного брата, но, клянусь, моему терпению когда-нибудь придет конец.
Из-за него попала в беду еще одна девушка – на этот раз молоденькая учительница из округа Уэйн. Теперь, конечно, она хочет за него замуж, а он – ни в какую (как обычно).
Знаю, ни к чему обсуждать подобный предмет в письме к такой даме, как вы, но, несмотря на всю привязанность к этому парню, я собираюсь положить конец нашей дружбе. С ним было прекрасно рыбачить, но только я подумаю, что он способен сбить с толку мою племянницу или другую такую же славную девушку, и меня бьет дрожь. В этом человеке есть какая-то одержимость.
Думаю, я без сожалений порву наши отношения, а затем попрошу вернуть мои вещи, которые отдал ему на хранение. Надеюсь, вы не откажетесь сохранить их для меня. Мне хочется, чтобы они остались в безопасности, если со мной что-нибудь случится, а вам я могу доверять.
Сегодня я вновь видел одну из цапель над озером…»
Келли так и не дочитала письмо. Тяжесть в груди стала невыносимой, боль была такой острой, что на глаза наворачивались слезы. Если бы Джимми остался жив, в смятении и печали думала она, он порвал бы с Зейном, заботясь о ней. Неужели он предчувствовал, что вскоре умрет и что она познакомится с Зейном? Неужели хотел этому помешать?
Фразы из письма теснились у нее в голове: «…попала в беду еще одна девушка… учительница… она хочет за него замуж… он – ни в какую… меня бьет дрожь… в этом человеке есть какая-то одержимость…»
Келли свернула письмо, встала с дивана, прошла в спальню и сунула письма в стол, резко задвинув ящик. Подойдя к зеркалу, она в оцепенении уставилась в него. Ее лицо было таким же белым, как рубашка, – кроме скул, на которых горел лихорадочный румянец.
Опершись рукой о стену, чтобы удержаться на ногах, Келли оглянулась. На столике у постели лежала толстая книга в блестящей черной обложке – «Ее демон-любовник».
Быстро отвернувшись, она снова взглянула в зеркало, прямо себе в глаза. Может быть, Джимми ошибался? – спросила она собственное отражение. Это было совсем не в характере Джимми – дурно отзываться о ком-либо, собирать сплетни, а тем более доверять такие обвинения бумаге.
Зажмурив глаза, она покачала головой. И тем не менее Джимми сделал это: правда о Зейне была ясно изложена знакомым почерком Джима на бумаге в тонкую голубоватую линейку, которой он обычно пользовался.
Келли бросилась на постель и зарылась лицом в подушку. Почему ей так тяжело смириться с тем, что слова Мэвис подтвердились? Какое это имеет значение? Зейн оказался лучшим писателем и худшим человеком, чем она предполагала, – какая разница?
Нет, огромная разница, прозвучало в глубине ее души, – огромная, неизмеримая разница.
Именно теперь Келли поняла, как глупо было не прислушаться вовремя к предупреждениям и позволить себе почти влюбиться в этого мужчину.
Если начинающаяся влюбленность ранит так сильно, с горечью думала Келли, она ни за что на свете не желает испытать настоящую любовь. Никогда. Сисси была права: все мужчины одинаковы.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Зейн поклялся не встречаться с ней вновь – по крайней мере пока не вернется к обычному ледяному спокойствию и не охладит бушующую кровь.
У него и в мыслях не было прикасаться к этой девушке, особенно после захоронения праха Джимми. Но после торжественности прощания, за которым последовал нелепый эпизод с собакой и беспомощный, неудержимый смех, он не смог совладать с собой.
Зейн всегда гордился тем, что его трудно сбить с толку. Но куда же делась в то время вся его хваленая гордость?
Когда эта девушка упала навзничь рядом с ним, одну загорелую руку протянув над головой, а другую прижав к обтянутой влажной тканью груди, когда ее волосы в беспорядке разметались по прибрежным камням, она была похожа на гибкую, прекрасную русалку.
Смех неудержимо рвался из ее рта, сотрясая нежные округлости груди, и, пока она смеялась, ее лицо сияло – девушка стала ослепительно красива. Обычно ему удавалось владеть собой, но тут вся его воля исчезла под натиском желания – такого сильного, что Зейн не смог удержаться и попробовал на вкус ее губы, коснулся ее тела и запомнил эти прикосновения.
А потом девушка застыла в раскаянии и сожалении, а он и сам не понимал, какого черта позволил себе такую глупость. Келли – племянница Джимми, она слишком мало знала жизнь, а ему довелось познать слишком многое. Он всегда любил одиночество, а после трагедии с родителями и возвращения из Вьетнама и вовсе старался обходиться без общества.
Кроме того, она высокомерно и пренебрежительно отозвалась о его книгах, заставив его сжать зубы и прибегнуть к насилию, которого он обычно себе не позволял. Ему казалось, что с годами он закалился, привык к критике – пусть она и бывала едкой и колкой. Но критика, исходящая из столь прелестных губ, уязвляла до мозга костей.
Чтобы забыть о существовании Келли, Зейн пригласил на вечернюю прогулку по озеру Энни Прадом, пухленькую рыжеволосую разведенную дочь одного из соседей.
Но Энни, которая ловила каждое его слово и постоянно наклонялась вперед, выставляя напоказ глубокую ложбинку между грудями, вскоре наскучила ему. Она настаивала на желании прочитать его книги, потому что «если он пишет так же красиво, как говорит, то, право же, должен писать поистине восхитительно».
Что ты делаешь? – спрашивал он себя, наблюдая, как Энни грациозно поправляет растрепанные порывами ветра волосы. Покорная, соблазнительная Энни сидит совсем рядом, стоит протянуть руку, а он думает о чопорной, долговязой, тощей учительнице, которая, задрав нос, критикует его работу, даже не давая себе труда прочитать хоть строчку.
Увидев ее в другой лодке, плывущей по озеру, Зейн обрадовался. Это была большая лодка, настоящий катер с кабиной, и Келли стояла в ней рядом с мужчиной, который, по-видимому, был явно увлечен ею. По иронии судьбы, этим мужчиной оказался идиот психолог, обычно приезжающий на озеро летом, – тот самый, в голове которого, по словам Джимми, было не больше здравого смысла, чем в банке овощных консервов.
