И она выбежала на кухню.
– Хлеб на столе, – крикнул я ей вслед.
Отец начал есть, стараясь не глядеть на меня.
В ту ночь я не мог уснуть. Вскоре после полуночи я спустился вниз. Лунный свет будто покрыл все крыши ледяной коркой, сверкающая роса превратила газон в снежное поле. В одной пижаме я стоял на пороге, овеваемый теплым ночным ветерком. Вдруг я заметил, что отец здесь, на террасе. Он сидел на механических качелях и медленно качался. Я видел темный профиль, обращенный к небу: он следил за движением звезд. Его глаза были подобны дымчатым кристаллам, в каждом отражалось по луне.
Я вышел и сел рядом.
Мы качались вместе.
Наконец я спросил:
– А в космосе есть смертельные опасности?
– Миллион.
– Назови какие-нибудь.
– Столкновение с метеором, из ракеты выходит весь воздух. Или тебя захватит кометой. Ушиб. Удушье. Взрыв. Центробежные силы. Чрезмерное ускорение. Недостаточное ускорение. Жара, холод, солнце, луна, звезды, планеты, астероиды, планетоиды, радиация…
– Погибших сжигают?
– Поди, найди их.
– А куда же девается человек?
– Улетает за миллиарды километров. Такие ракеты называют блуждающими гробами. Ты становишься метеором или планетоидом, который вечно летит в космосе.
Я промолчал.
– Зато, – сказал он погодя, – в космосе смерть быстрая. Paз – и нету. Никаких страданий. Чаще всего человек вообще ничего не замечает.
Мы пошли спать.
Настало утро.
Стоя в дверях, отец слушал, как в золотой клетке поет желтая канарейка.
– Итак, решено, – сказал он. – Следующий раз, как вернусь,- уж навсегда, больше никуда не полечу.
– Отец! – воскликнул я.
– Скажи об этом маме, когда она встанет.
– Ты серьезно?
Он кивнул.
– До свидания через три месяца.
И он зашагал по улице, неприметно неся черную форму под мышкой, насвистывая, поглядывая на высокие зеленые деревья. На ходу сорвал ягоды с куста боярышника и подкинул их высоко в воздух, уходя в прозрачные утренние тени…
Несколько часов спустя я завел разговор с мамой, мне хотелось кое-что выяснить.
– Отец говорит, ты иногда ведешь себя так, словно не видишь и не слышишь его, – сказал я.
Она все мне объяснила.
– Десять лет назад, когда он впервые улетел в космос, я сказала себе: 'Он мертв. Или все равно что мертв. Думай о нем, как о мертвом'. И когда он три или четыре раза в год возвращается домой, то это и не он вовсе, а просто приятное воспоминание или сон. Если воспоминание или сон прекратится, это совсем не так больно. Поэтому большую часть времени я думаю о нем, как о мертвом…
– Но ведь бывает…
– Бывает, что я ничего не могу с собой поделать. Я пеку пироги и обращаюсь с ним, как с живым, и мне больно. Нет, лучше считать, что он ушел десять лет назад и я никогда его не увижу. Тогда не так больно.
– Он разве тебе не сказал, что в следующий раз останется насовсем?
Она медленно покачала головой:
– Нет, он умер. Я в этом уверена.
– Он вернется живой, – сказал я.
– Десять лет назад, – продолжала мать, – я думала: Что если он погибнет на Венере? Тогда мы больше не сможем смотреть на Венеру. А если на Марсе? Мы не сможем видеть Марс. Только он вспыхнет в небе красной звездой, как нам тотчас захочется уйти в дом и закрыть дверь. А если он погибнет на Юпитере, на Сатурне. Нептуне? В те ночи, когда выходят эти планеты, мы будем ненавидеть звездное небо.
– Еще бы,- сказал я.
Сообщение пришло на следующий день. Посыльный вручил его мне, и я прочел его, стоя на террасе. Солнце садилось. Мать стояла в дверях и смотрела, как я складываю листок и прячу его в карман.
– Мам, – заговорил я.
– Не говори мне того, что я и без тебя знаю, – сказала она.
Она не плакала.
Нет, его убил не Марс и не Венера, не Юпитер и не Сатурн. Нам не надо было бояться что мы будем вспоминать о нем всякий раз, когда в вечернем небе загорится Юпитер или Сатурн, или Марс.
Дело обстояло иначе.
Его корабль упал на Солнце.
Солнце – огромное, пламенное, беспощадное, которое каждый день светит с неба и от которого никуда не уйдешь.
После смерти отца мать очень долго спала днем и до вечера не выходила. Мы завтракали в полночь, ели ленч в три часа ночи, обедали в шесть утра, когда царил холодный сумрак. Мы уходили в театр на всю ночь и ложились спать на рассвете.
Потом мы еще долго выходили гулять только в дождливые дни, когда не было солнца.
Уснувший в Армагеддоне
Никто не хочет смерти, никто не ждет ее. Просто что-то срабатывает не так, ракета поворачивается боком, астероид стремительно надвигается, закрываешь руками глаза – чернота, движение, носовые двигатели неудержимо тянут вперед, отчаянно хочется жить – и некуда податься.
Какое-то мгновение он стоял среди обломков…
Мрак. Во мраке неощутимая боль. В боли – кошмар.
Он не потерял сознания.
'Твое имя?' – спросили невидимые голоса. 'Сейл, ответил он, крутясь в водовороте тошноты, – Леонард Сейл'. – 'Кто ты?' – закричали голоса. 'Космонавт!' – крикнул он, один в ночи. 'Добро пожаловать', – сказали голоса. 'Добро… добро…'. И замерли.
Он поднялся, обломки рухнули к его ногам, как смятая, порванная одежда.
Взошло солнце, и наступило утро.
Сейл протиснулся сквозь узкое отверстие шлюза и вдохнул воздух. Везет. Просто везет. Воздух пригоден для дыхания. Продуктов хватит на два месяца. Прекрасно, прекрасно! И это тоже! – Он ткнул пальцем в обломки. – Чудо из чудес! Радиоаппаратура не пострадала.
Он отстучал ключом: 'Врезался в астероид 787. Сейл. Пришлите помощь. Сейл. Пришлите помощь'. Ответ не заставил себя ждать: 'Хелло, Сейл. Говорит Адамс из Марсопорта. Посылаем спасательный корабль 'Логарифм'. Прибудет на астероид 787 через шесть дней. Держись'.
