Рифеншталь! Из всех сундуков, со всех чердаков во тьму взмывают тучи черных повязок, они летят в атаку, сражаются и побеждают. Да, да, я, фюрер, буду стоять на митинге и диктовать условия! Я… я…
Он уже вскочил на ноги.
Толпа на автомобильной стоянке кричала.
Гитлер повернулся к ним и выбросил руку вперед в нацистском приветствии.
Режиссер, аккуратно прицелившись, ударил кулаком прямо в нос немца.
И тут же в кафе, визжа, крича, толкаясь, пихаясь и падая, ворвалась толпа.
На следующий день в четыре они поехали в больницу.
Старый продюсер вздыхал, сгорбившись, закрывая рукой глаза:
— Зачем, зачем, зачем мы едем в больницу? Навестить это… чудовище?
Режиссер кивнул.
Старик издал стон.
— Безумный мир. Сумасшедшие люди. Никогда не видел, чтобы так кусались, пинали, били. Эта толпа чуть не прикончила тебя.
Режиссер облизал распухшие губы и осторожно потрогал пальцем наполовину заплывший левый глаз.
— Я в порядке. Главное, я взгрел этого Адольфа, о, как я его взгрел. А теперь… — Его спокойный взгляд уставился вперед. — Пожалуй, я еду в больницу, что бы покончить с этим делом.
— Покончить, покончить? — Старик с ужасом по смотрел на него.
— Покончить. — Режиссер медленно повернул машину за угол. — Вспомни двадцатые, Арч, когда в Гитлера стреляли на улице, но всегда промахивались, когда его били, но не забили до смерти, или когда он вышел из пивной за десять минут до взрыва бомбы, или когда в сорок четвертом в комнате для совещаний взорвался портфель с бомбой, а он уцелел. Он всегда был словно заколдованный. Каждый раз кирпич падал мимо. Так вот, Арчи, больше никакого колдовства, никаких чудесных спасений. Я еду в эту больницу, и когда этот недоделанный статист выйдет оттуда и его встретит ликующая толпа фрицев, я сделаю из него сопрано на всю жизнь, будь уверен. И не пытайся остановить меня, Арч.
— Да кто тебя останавливает? Двинь ему по яйцам и за меня тоже.
Они остановились перед больницей и тут же увидели, как вниз по лестнице с криком несется один из ассистентов — растрепанный, с безумными глазами.
— Черт, — произнес режиссер. — Ставлю сорок против одного, что нам опять не повезло. Спорим, этот парень сейчас скажет…
— Похищен! Исчез! — кричал ассистент. — Адольфа увезли!
— Сукин сын.
Они обошли кругом пустую больничную койку; даже пощупали.
В углу стояла медсестра, в отчаянии заламывая руки. Ассистент бессвязно лепетал:
— Их было трое, трое мужчин.
— Замолчи. — От одного взгляда на белые простыни у режиссера наступила снежная слепота. Заставили силой или сам пошел?
— Не знаю, не могу сказать, да, он все время толкал речи, пока они уводили его с собой.
— Толкал речи? — вскричал продюсер, хлопнув себя по лысине. — Господи, мало того что в ресторане с нас взыщут за поломанные столы, да еще Гитлер, возможно, взыщет с нас за…
— Обожди, — режиссер подошел к ассистенту и пристально посмотрел на него. — Ты говоришь, их было трое?
— Трое, да, трое, трое, точно трое.
В голове режиссера вспыхнула маленькая сорокаваттная лампочка.
— У одного из них квадратное лицо, мощный подбородок, мохнатые брови?
— Откуда вы… да!
— Другой такой маленький, тощий, как обезьянка?
— Да!
— А третий такой большой, я имею в виду жирный, обрюзгший?
— Откуда вы знаете?
Продюсер удивленно моргал, глядя на них.
— Что тут происходит? Что за…
— Дурак дурака видит издалека. Хитрец хитреца — тоже. Пойдем, Арч.
— Куда?
Старик все глядел на пустую кровать, словно ждал, что Адольф вот-вот снова материализуется.
— В машину, быстро!
