края, тонкие, черные трещины — щели сильно суженных зрачков.
Жесткая складка плотно сомкнутого, безобразно громадного, лягушечьего рта в грязно-зеленой коже, морщинистой и шершавой коже пресмыкающегося, сухо обтягивавшей всю голову и свободную от глаз часть лица, придавала невыразимо свирепое выражение кошмарной в своей сверхъестественной ненормальности голове.
Разрез широкой пасти, загибаясь кверху, заканчивался далеко по сторонам головы в дряблых складках кожи под ушами, прикрытыми свисавшими наушниками плоской шапочки блином. Выдающаяся вперед, узкая и тупая без подбородка челюсть гада позволяла видеть морщинистую, обвислую, в складках, жилистую шею настороженной ящерицы.
Пораженное внимание, отвлеченное сначала чрезвычайным, пропустило деталь: — между колоссальными глазами, под самым их соединением, небольшое, неправильной формы отверстие — единственная ноздря, — точно принюхивалась к чему то, конвульсивно сокращая свои нервные, более светлые края…
Страшная маска, застывшая в гримасе холодной, беспощадной жестокости.
Не отрываясь, смотрел я на воплощение кошмара, стоявшее от меня на расстоянии вытянутой руки. Если бы я увидел эту голову на туловище гада, не менее ужасном и отвратительном, чем сама голова, не было бы того впечатления отталкивающей сверхъестественности. Но голова чудовища — на человеческом туловище! Войлочная шапочка — на уродливой голове змеи! Смятенная, бессильная мысль билась, как птица в силках. Сон, сказка на яву, не поддавались объяснению.
Глухо, точно из-за толстой каменной стены, доходили до ушей гул и грохот прибоя.
Ощущая странную легкость, чувствуя, как охваченное леденящим холодом быстро немеет все тело и земля колеблется подо мною, но не в силах отвести, точно магнитом прикованный взгляд, я смотрел, не отрываясь, с ужасом смотрел на гипнотизирующую маску чудовища. Немо и страшно, не шевелясь, глядело оно мне в лицо. И вдруг узкая щель зрачка мгновенно расширилась в овал, еле заметный золотистый обвод растянулся, сверкнул искрами золота, огнем скрыто тлевших углей. Потом, будто от режущей боли яркого света, веко сбоку, от уха, тонкой перепонкой закрыло глаз, и громадное глазное яблоко повернулось под полупрозрачной пленкой века как у ящерицы, греющейся на солнце.
Точно острое сверло со страшной быстротой завертелось в моем мозгу. Мгновенно потерявшие краски дюны и голова гада ринулись в бездну, затем взлетели к небу…
Не знаю, что произошло дальше. И как это произошло. Но представляю, будто видел все. И картина эта в красках и звуках встает сейчас передо мною во всех подробностях. Вижу, как в брызгах волн подняли с мокрого песка упавшего замертво человека.
Я представляю, как потом несли нас — Врагина и меня. И два безжизненных тела в такт шагам качались на тонких гибких прутьях. Как вязли ноги несших в рыхлом песке, и дыхание омерзительных пастей обвевало наши безчувственные лица, и бесстрастно и слепо глядели страшные глаза. Как молча несли нас к дюнам, наверх, в песчаные бугры. Как среди дня, под ярким солнцем и голубым небом открыто двигалась процессия — процессия материализованных созданий сказок, дерзко насмехаясь над здравым рассудком.
…Царила тишина. Я открыл глаза. Перед самым лицом расстилался в блеске солнца мелкий, прозрачно красный песок, в нескольких саженях далее подымаясь вверх пологим голым скатом. Я лежал на боку, в тени большого камня.
Голова еще кружилась. Но сознание светлело. Я быстро сел, с изумлением осматриваясь. Море… Удивительно — море исчезло! Даже шума волн не было слышно. Я уже вспомнил о страшной встрече на берегу, но объяснил все галлюцинацией, результатом продолжительного нервного и физического напряжения. Чем другим можно было объяснить это, как не игрой расстроенных нервов? Но все остальное ведь было. Где же… берег, море?.. С намерением заглянуть за камень я обернулся.
Дна больших в клеенках тюка, карнизом положенные один на другой, стояли за мною.
Ничего странного в этом не было, если я сам мог очутиться здесь, но странно было очень, что я брошен, оставлен без внимания. Неясная догадка шевельнулась во мне. С сердцем, сжатым ожиданием неведомого, я осторожно выглянул из-за «камня». Шагах в десяти лежали и стояли в беспорядке на песке еще тюки в брезентах, жестяные ящики, три — четыре железных бочки из-под нефти, несколько сложенных матрацев, несколько больших сундуков полированного дерева.
Только потому, что я сидел близко к тюкам, лежавшим в стороне от общей массы груза, в первые минуты я не увидел этого склада под открытым небом.
Вытянув голову еще дальше, я, как обожженный, отдернулся обратно. Горячая волна затопила грудь. Я опять увидел его. Оно сидело на тюке, среди груза. Выпуклый, водолазный шлем закрывал теперь ему голову до плеч, но за дымчатыми стеклами я сразу разглядел фарфорово-белые глаза. Рядом стояло точно воткнутое концом в песок и четко рисовалось на светло-голубом небе тонкое древко длинного копья.
Первым побуждением было — бежать. Но как? Уползти по голому песку — детская затея. Укрываясь ящиками, прокрасться за спину ему и тогда перебраться за дюну?.. Но что же это такое. Не продолжается ли галлюцинация?.. Нет, нет!.. Конечно нет. Внезапно осенило: — безумие. Так уродливый физически и психически — не мог быть нормальным. Вот объяснение водолазному шлему на голове.
Как уйти незамеченным!
Я повернулся, пополз к другому концу тюка, заглянул за угол и онемел, окаменел от страшной картины. На брезенте, вытянувшись, лежало на спине неподвижное тело Врагина в расстегнутом сюртуке. Два чудовища согнулись над телом, неестественно изогнув хребты, точно горбатые гусеницы. Один медленно погружал в чуть вздымавшуюся грудь моего друга большую, тонкую, блестящую иглу. Другой, тоже в шлеме, поддерживал вытянутые и поднятые вверх руки Николая Ивановича.
Напрасной гибелью, безрассудством было бы пытаться спасти Врагина. Но… оставить его на страшную смерть под пытками, — я знал, — воспоминание проявленной низкой трусости и подлости не перестанет давить меня до конца жизни.
Сознавая безумие поступка, с тоскою ожидания неминуемой, неизбежной смерти я, точно помимо воли, вскочил. Невольный крик вырвался из горла.
В тот же момент, пронзительно присвистнув, точно подброшенный пружиной, сидевший урод высоко подпрыгнул, изумительным прыжком акробата подскочил сажени на две ближе и, на лету взмахнув копьем, направил его мне в грудь. Оказалось, он сидел в головах Врагина. Выгляни я в первый раз подальше, я увидел бы их всех сразу.
Тонкое древко качалось, как стальное жало рапиры. Я знал — если чудом не пронзен, то рискую вызвать удар малейшим ошибочным движением. Несколько мгновений я стоял неподвижно. Где-то близко защебетала птичка. Уроды возле Врагина, выпрямившись, смотрели на меня. В тишине обостренный слух уловил еле слышный шум моря и резкие крики морских птиц, слабо долетавшие из-за дюны справа. Море, значит, было не особенно далеко. Направление я еще раньше определил по солнцу.
Лагерь был расположен между дюнами, во впадине, в виде неправильной подковы. Песчаная могила!.. А может быть не поздно повернуться спокойно и уйти? Я как бы с усилием повернул рычаг в мозгу, подавляя эту мысль и заставляя себя шевельнуться, С предсмертным томлением, в безнадежном отчаянии приговоренного к казни, я медленно двинулся и подошел к Врагину. Маленькое пятнышко
