возражений, подписал. То же самое сделал и рабби Аарон.
Вместе возвращались с собрания гаон и Давид. Давиду, несмотря на молодость, было поручено возглавить еврейский вооружённый отряд.
— Ну, я пойду к своим, нужно ещё многое успеть сделать, люди у меня хоть и храбрые, но воинскому делу не все обучены, — произнёс Давид.
— Иди. На Господа нашего да на вас возлагаем мы надежду!
Огромное войско численностью в двадцать тысяч холопов двигалось к Тульчину. По дороге к нему присоединялись жители окрестных сёл, и оно быстро возрастало в числе.
Придя под стены крепости, холопы и казацкая сотня, в которой находился Михаил и Сашка, бросились на штурм. Но евреи и польские солдаты поражали их из ружей и луков. Пальба и свист стрел заглушали всё. И отступили холопы от крепости. Численность их, меж тем увеличивалась, много народа стекалось из окрестностей, но были это простые крестьяне, которые только своей массой и дикими криками пытались вызвать смятение в рядах защитников.
И вновь, собравшись с силами, на второй день бросились холопы на штурм. Казацкая сотня затерялась в этом море людей, но понеся большие потери, отступили. Тогда из крепости вырвалась конница, а за ней — пешие евреи и поляки. Они бросились преследовать бегущих холопов, настигли их и, храбро сражаясь, убили несколько сот человек. Немногочисленная конница, которую возглавил Давид, рассеяла казаков, и они затерялись в бегущей толпе холопов. Давид орудовал саблей, которая беспощадно рубила бегущих, чувствуя сильную и опытную руку хозяина. Кровью была забрызгана лошадь, в крови был и сам Давид.
Вот он настиг казака, который не смог повернуться к противнику в густой толпе людей. P-раз, и голова конника слетела с плеч. Вот и второй. Давид взмахнул саблей, и в этот момент казак обернулся. Боже, это был тот самый, что отпустил его недавно. И казак узнал его. Сабля рассекла воздух, но в последнюю секунду Давид изменил её направление. Удар пришёлся по крупу лошади, и та упала, сначала на колени, а потом завалилась на бок. В горячке боя Давид не успел рассмотреть дальнейшего, смертельная схватка требовала всех сил и внимания. Так закончился второй день битвы.
— Ну, что удержим крепость? — спросил вечером гаон у Давида.
— Удержим, несомненно. Припасов у нас много, им не взять крепость.
На третий день холопское войско, пополнившись людьми из окрестных сёл, вновь пошло на штурм. Они использовали тяжелый таран с железным остриём, который должен был разрушить стену. Страх закрался в души обороняющихся, когда они увидели огромную массу народа, от которого черно было окрест. Но Давид, перебегая вдоль цепочки своих воинов на стенах крепости, подбадривал каждого. С громкими криками и воплями, как было принято у казаков и холопов, начался штурм. Гулко бил таран, долбивший стену, падали холопы, как трава, под пулями и стрелами, но, сменяя павших, другие заступали на их место. И кончился этот день, и вновь отступили нападавшие, не добившись успеха.
Сашка растирал ногу Михаила, придавленную упавшей лошадью.
— Похоже, вывих или растяжение, придётся денька три полежать, хорошо отделался, тот парень мог и не промазать.
Во время боя Сашка видел, что друг в беде, энергичный воин из крепости убьёт его, но пробиться сквозь густую толпу смог только тогда, когда Михаил уже упал вместе с лошадью, и ему требовалась помощь, чтобы подняться.
— Тот парень не промазал.
— Что?
— Это как раз был тот еврей, который твоего коня угнал, и которого я отпустил.
Сашка покачал головой и в задумчивости поскреб затылок.
— Ну, дела, теперь вы с ним как бы повязаны, — заключил он.
— Выходит так, — помолчав, ответил Михаил.
Максим Кривонос, поняв, что дело затягивается, и крепость просто так взять не удастся, пошёл на хитрость. Зная о непростых отношениях между евреями и поляками, он решил сыграть на естественном страхе небольшого отряда поляков перед многотысячной толпой восставших.
Ночью он отправил в крепость лазутчика из горожан, находившегося в приятельских отношениях с князем Четвертинским. Лазутчик передал предложение Кривоноса: мир для поляков в обмен на выдачу холопам евреев — на разграбление. Князь, не раздумывая, согласился.
Утром его люди стали вызывать евреев по одному и разоружать их. Эту новость быстро узнали евреи.
Сотни людей собрались перед домом гаона.
— Отомстить предателям! — неслось из толпы, — постоим за себя!
Народ был полон решимости разделаться с нарушившими клятву поляками.
На крыльцо вышел гаон рабби Аарон.
— Слушайте, братья, народ мой! Мы находимся в изгнании между другими народами. Если вы подымете руку против панства, и об этом прознают шляхтичи, они отомстят за них всем нашим братьям, что в изгнании. Сохрани нас, Господь, от этого. Если так решено на небесах, примем ниспосланную кару со смирением. Чем мы лучше наших братьев, погибших в святой общине Немирова? Да внушит Господь милосердие нашим врагам. Быть может, отдав им все наши ценности, мы выкупим свои жизни.
Внимательно слушал его народ, потому как гаон имел большой авторитет среди евреев, и решили люди поступить так, как говорит он. Но тут вышел вперёд Давид и сказал:
— Я не верю казакам. Они всё равно убьют нас, сколько бы богатств мы не принесли им. Если вы решили отдать своё добро и свои жизни, то я больше не нужен здесь, я ухожу из крепости.
Он повернулся, чтобы уйти, в это время подошли к нему несколько человек и сказали:
— Мы идём с тобой.
Потом к ним подошло ещё несколько десятков, и все они покинули площадь. Когда стемнело, переодевшись в крестьянское платье, неслышными тенями они проникли сквозь лагерь повстанцев, бесшумно сняв часовых, и растворились в ночной мгле.
Евреи снесли всё своё имущество на центральную площадь.
Утром повстанцы ворвались в крепость.
— Вот то, что вы желали! — встретил их князь и показал на еврейское добро.
Максим Кривонос послал повеление князю взять всех евреев под стражу, чтобы не разбежались. Три дня провели евреи в страхе и неизвестности. Не ведали они, сдержат ли своё обещание злодеи.
На четвёртый день приказал Кривонос вывести всех евреев из крепости, и исполнили поляки это приказание. Вышли евреи с разбитыми и сокрушёнными сердцами, предчувствуя недоброе.
Согнали их всех — несколько тысяч — в большой сад, наглухо огороженный со всех сторон.
Гаон увещевал людей:
— Если суждено, пусть мы погибнем во славу имени Господа, но не изменим своей вере.
И отвечал народ единодушно:
— Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Бог единый и так, как в ваших сердцах он един, так и в наших он только единый.
В большой дом, где расположился Максим Кривонос ввалились несколько холопов.
— Явился до нас посланник епископа киевского Сильвестра, хочет говорить с тобой.
— Пусть заходит.
В горницу вошёл рослый поп в рясе с большим крестом на груди. Перекрестившись трижды в красный угол, где едва тлела лампада перед затуманившимся от времени ликом Христа, он поклонился Кривоносу.
Максим жестом показал на стул:
— Сядай, батюшка, с чем пожаловал?
— Слыхал я, что евреев много собралось у тебя, что драгоценности их, неправедно нажитые, отобрал ты.
— То так, батюшка, жертвую тебе десятину на Храм Божий.
— Премного благодарствую! А скажи-ка, что с теми евреями делать собираешься?
— То, как обычно, отдам холопам, чтоб уничтожили заразу эту.
