— А я вот, что тебе предложить хочу. Коли удастся уговорить этих жидов от веры своей отказаться, да в нашу перейти, в православную, вот это будет победа. О ней быстро весть разнесётся среди евреев, да и кругом другие народы про то узнают. И захотят все жиды жизнь свою спасти. И окрестим всех, и укрепится тем православие, как вера истинная, а евреи исчезнут быстрее, чем изводить их смертоубийствами.
— Умён ты, батюшка, и дальновиден. Но сумлеваюсь я в успехе дела твоего. Однако попробуем. Коли не получится у тебя, тогда я за дело возьмусь.
Наутро явился к евреям, ожидавшим своей участи, представитель епископа и поставил посреди сада знамя с крестом православным:
— Всякий, кто изменит своей вере, останется в живых; пусть он сядет под этим знаменем.
Но никто не ответил ему и никто не вышел, ни один человек.
И так он три раза возвещал о предложении своём. Но гробовое молчание было ответом ему.
Тогда он открыл ворота сада, и сейчас же в него ворвались холопы и стали убивать евреев. Кровь лилась рекой, убийцы озверели от крови. Кого протыкали саблями и пиками насквозь, кому сносили голову, кому отрубали конечности и бросали на съедение псам. Некоторым обматывали голову по переносице тетивой лука и спускали лук так, что у них выскакивали глаза, детей рубили, как капусту. Женщинам раздвигали ноги и насаживали их на пики, хохоча над тем, как они корчились и кричали в предсмертных муках.
В живых оставили только несколько раввинов, надеясь получить за них хороший выкуп. Их заковали в кандалы и оставили в саду под стражей.
После того, как были убиты все евреи, холопы подошли к крепости, намереваясь ворваться в неё.
Тогда закричали им со стен люди князя:
— Вы ведь заключили с нами договор, зачем же его нарушаете?
И отвечали на это холопы:
— Так же, как вы поступили с евреями и нарушили заключенный с ними договор, так же и мы поступаем с вами. Мера за меру.
Оставшиеся в крепости польские жолнеры, стоявшие на стене, начали стрелять в холопов. Но мало их было перед многотысячной толпой. Употребив очередную хитрость, сделав за ночь подкоп, холопы ворвались в крепость и сожгли её дотла. Никого из поляков не оставили в живых, а имущество их разграбили.
«Перед тем, как убить князя Четвертинского, холопы изнасиловали на его глазах красавицу-жену и двух его дочерей. А поскольку, князь был человеком очень тучным, он не мог долго стоять на ногах и сидел все время на стуле. И подошел к нему один наглец, мельник из его бывших крепостных, и, сняв перед князем шапку, сказал ему, смеясь и издеваясь:
— Что пан прикажет?
После этого он напомнил князю, как тот мучил своих крепостных, как он угнетал их тяжкими работами. Потом он сказал:
— Встань со своего стула. Я сяду вместо тебя и буду твоим барином.
Но князь не смог встать с места, тогда его сволокли со стула и с великой жестокостью отпилили ему голову на пороге его же дома».[7]
«Мне отмщение и Аз воздам». Так отплатил Господь полякам за предательство, за то, что они нарушили союз с евреями.
Слух об этом разнёсся по всей Речи Посполитой, и уже никогда с тех пор не нарушали паны завет с евреями, даже если православные холопы просили об этом.
Закончив кровавый пир в Тульчине, голота вернулась по домам с большой добычей — панское и еврейское золото, серебро, драгоценные камни и бриллианты. С ними было много пленных — красивых женщин и девушек, как еврейских, так и польских.
Хотя Михаил в последние дни и не принимал участия в кровавой бойне, им с Сашкой тоже достались богатства невиданные. Куда их можно спрятать, они пока не решили, но таскать за собой, в походе, было немыслимо.
Посовещавшись, друзья решили закопать драгоценности в лесу, в пяти милях от Тульчина. Они оставили лагерь, погрузили доставшееся им добро на телегу и отправились в путь. Сашка устроился в телеге, а Михаил ехал верхом. Достигнув леса, они углубились в него и остановились на краю глубокой балки, заросшей мелкой лесной порослью. Сашка спрыгнул с облучка, но не успел размять затёкшие ноги, как откуда-то появилось десятка полтора людей, по виду холопы из крестьян. В руках у них были косы и палки.
— Хто такие, что делаете здесь?
— Мы казаки гетмана Хмельницкого, посланы в разведку.
Пока они говорили, холопы уже залезли на телегу и шарили там. В это время много разных шаек бродило по Украине, их называли гайдамаки. Эти разбойники не подчинялись никому: ни Хмельницкому, ни предводителям восставших.
— Братцы, да тут золото! — крикнул один из тех, кто шарил в телеге, — хватай их!
Друзья обнажили сабли и приняли неравный бой. Михаил, не слезая с коня, рубил разбойников, которые пытались его стащить, а Сашка отбивался от кучки наседавших с кольями и косами. Краем глаза Михаил увидел, что Сашку уже ранили пикой, переделанной из крестьянской косы, и он, истекая кровью, сползает, держась за ствол дерева, на землю.
— Держись, Сашка! — крикнул он, пытаясь пробиться к раненому другу, но на его ногах уже висели трое, а ещё двое пытались накинуть на него верёвку, чтобы стащить с коня. Михаил взмахнул саблей, и один из нападавших полетел на землю, разрубленный пополам, но в это время петля обвила его, рука выпустила саблю, и он упал с коня, запутавшись в стремени.
«Конец», — подумал, было, Михаил. Но судьба щадила его: из леса стремительно выскочило несколько людей. Михаил успел заметить, что они вооружены саблями и короткими ножами, которыми владеют виртуозно. Один из них с разбегу, в высоком прыжке, ударом ноги снёс полчерепа разбойнику, который направил на Михаила пику. Через несколько минут гайдамаки распростерлись на земле, мёртвые. Двое попытались убежать, но были тут же настигнуты и убиты.
— Ну, вставай, — парень протянул руку Михаилу, улыбаясь.
— Ты? — удивлённо воскликнул Михаил.
— Я! — ответил Давид, — долг платежом красен.
Михаил поднялся и тотчас же завертел головой в поисках Сашки.
Сашка лежал у телеги, весь в крови, голова его была запрокинута. Около него уже суетился один из людей Давида.
— Живой, но без сознания, — сказал он Давиду и Михаилу, — крови много потерял, доктор нужен.
— Да где ж его взять? — вздохнул Михаил.
— Я знаю где, есть тут у меня знакомые, — ответил Давид, — как стемнеет, тронемся.
Вскоре телега в сопровождении нескольких пеших и одного всадника растаяла в густеющих сумерках.
Белёные хаты едва угадывались в ночной тьме. Ни огонька, ни голоса, даже собаки не брехали. Маленький хутор вдали от дорог казался заброшенным. Давид тихонько постучал пикой по раме слепого слюдяного окошка, расположенного на значительной высоте.
— Кто здесь?
— Это я.
Дверь распахнулась, на пороге стояла Леся в ночной рубахе:
— Ой, Давид, кто это с тобой?
— У нас раненый, пусть дед посмотрит.
Седой, как лунь, старик без лишних вопросов, склонился над Сашкой и вдруг начал командовать Лесей:
— Вскипяти воды, принеси мои инструменты, зажги ещё лампу, да окна занавесь.
