Глава 7. Встреча на хуторе
Осень уже тронула своей мягкой, неназойливой рукой зелёную листву, постепенно вытесняя летнюю жару. Разноцветные всплески окрасили лес в немыслимые цвета, придуманные, казалось, каким-то талантливым художником. Сашка вглядывался вдаль, заметив на горизонте движущуюся точку. Он теперь подолгу просиживал на крыльце, вдыхая запах прелой листвы и неуловимой осенней свежести, дожидаясь, пока Леся закончит хлопоты по дому, поставит в печь пироги, и можно будет осторожно обнять её, прикоснуться губами к выбившейся из-под платка прядке волос на шее, от чего она непременно зардеется и смущённо скажет: «Да ну тебя».
Рана его уже затянулась, и только широкая белая ткань, обёрнутая вокруг груди, напоминала о том, что до окончательного излечения ещё требуется время.
— Эй, друже, потомок великого царя, — крикнул он, обернувшись в сторону приоткрытой двери дома, — ну-ка, взгляни, у тебя глаза помоложе, поострее.
На крыльцо вышел Давид, голова его была перевязана наподобие чалмы, придававшей ему вид восточного владыки.
Он посмотрел в том направлении, куда уткнулся указующий Сашкин перст, различил приближающегося всадника и тут же исчез в доме, откуда появился через минуту с ружьём в руке. Не часто навещали их люди, и ему было чего опасаться.
Забеспокоился и Сашка, он тоже взял ружьё, и они заняли позицию у тына, выцеливая одинокую фигуру.
Когда всадник приблизился на расстояние точного выстрела, Сашка, протирая слезящиеся от напряжения глаза, вскрикнул:
— Ба, да это, кажись, сам великий визирь решил проведать своих верных вассалов!
— Кто, кто? — Давид непонимающе уставился на Сашку, он никак не мог привыкнуть к его неистощимым шуткам.
— Тот, кого ты хорошо знаешь, прибыл поблагодарить тебя за его чудесное спасение.
Теперь и Давид рассмотрел Михаила, уже въезжающего в распахнутые Сашкой ворота.
Ну, раскормили тебя тут, — шутил Михаил, похлопывая Сашку по спине, пока они тискали друг друга в объятьях посреди двора.
Привлечённые громкими возгласами на крыльцо выскочили все обитатели хутора: Леся в домашнем переднике, засунув в его карманы свои натруженные домашней работой руки, Рут в просторном полотняном сарафане, под которым уже угадывался округлившийся живот, дед Макар, который прихварывал к осени.
Стол накрыли во дворе, Леся суетилась, гремя ухватами и доставая из печи горячие пироги, Сашка, кряхтя, полез в погреб, и скоро на столе красовались солёные грибочки, овощи, румяная курочка и запотевшая бутылка горилки.
Уже были выложены все хуторские новости, которыми наперебой делились его обитатели, даже дед Макар вставлял изредка своё веское, мудрое слово; уже Леся, сидящая рядом с Сашкой и тихонько и ласково касающаяся его иногда, устало склонила голову ему на плечо; уже Давид удалился с Рут на перевязку, а потом возвратился с такою же, как и была, чалмой на голове, а Михаил всё не начинал своего рассказа.
Стемнело, женщины ушли в дом. Михаил исподтишка взглянул на Давида и начал:
— Прости, дружище, вижу, Рут ждёт ребёнка, не мог я при ней.
Потом, не подыскивая смягчающих слов, просто и обыденно рассказал о происшедшем в Кременце. И от этой обыденности происходящее казалось ещё более нечеловеческим и ужасным. Давид слушал, молча, под скулами его ходили желваки, а руки, лежащие на столе, невольно сжимались в кулаки.
— Я дал себе слово, — продолжил Михаил, — в этих захватах селений и кровавых вакханалиях больше не участвовать. Но вот прошёл слух, что польский сейм принял решение собирать ополчение и идти усмирять восставших. Хмельницкий стал комплектовать войско для битвы, и я решил участвовать в ней.
На роль вождя польского войска претендовал Иеремия Вишневецкий. Но он имел множество недоброжелателей и завистников среди польской шляхетской знати. Не хотел допустить избрания Вишневецкого и Богдан Хмельницкий, он знал воинское искусство и неукротимую решимость князя Иеремии.
— Доставишь это письмо в Варшаву, в польский сейм, — напутствовал он посыльного, польского шляхтича Мрзовецкого, который перешёл на сторону казаков. — Да проследи, чтобы все знатные паны с этим посланием ознакомились.
В письме Хмельницкий писал о жестокостях князя Вишневецкого, которые и послужили причиной восстания казаков и холопов. После долгих закулисных переговоров и интриг руководителями войска были назначены три знатных шляхтича, не имеющих представления о военном деле. Поляки, несмотря на все поражения от казаков, так и не поняли до конца, что те представляют собою грозную силу.
Десятилетия мирной жизни развратили польских дворян, погрязших в безделье и роскоши. Польское шляхетство в это время не отличалось воинственностью, вело в своих имениях спокойную и веселую жизнь, пользуясь изобилием, которое доставляли ему труды порабощенного народа. В войске, выставленном против Хмельницкого, большей частью были новобранцы, которые только в первый раз выходили на войну. Польский военный лагерь сделался местом, где собирались поляки не для того, чтобы ехать драться с неприятелем, а повеселиться и пощеголять. Друг перед другом они старались выказать ценность своих коней, богатство упряжи, красоту собственных нарядов, позолоченные луки на седлах, сабли с серебряной насечкой, чепраки, вышитые золотом, бархатные кунтуши [12] подбитые дорогими мехами, на шапках кисти, усеянные драгоценными камнями, сапоги с серебряными и золотыми шпорами.
Но более всего паны силились отличиться один перед другим роскошью стола и кухни. За ними в лагерь везли огромные склады посуды; ехали толпы слуг; в богато украшенных панских шатрах блистали чеканные кубки, чарки, тарелки, даже умывальники и тазы были серебряные; и было в этом лагере больше серебра, чем свинца. Большую часть времени они проводили в веселых застольях, пышных пирах и на охоте, а военного опыта практически не имели. Войну с «холопами» они воспринимали, как унижение для себя, и не верили в то, что казаки окажут им сопротивление. Как ранее Потоцкий, так и сейчас многие шляхтичи, бахвалились: «Против такой сволочи не стоит тратить пуль; мы их разгоним плетьми по полю!». Многие поляки прибыли со своей челядью, с бочками венгерского вина, старого меда, пива. В огромном обозе паны везли даже кровати со всеми постельными принадлежностями и женщин. О предстоящем сражении думали мало.
Особняком, в нескольких километрах от основного польского стана разбил свой лагерь князь Иеремия. Он, хотя и выступил вместе с ополчением в поход, но под начало к назначенным руководителям не пошел, а остановился со своим получившим пополнение войском отдельно. В его лагере не было слышно пьяных криков, все хоругви стояли в полной готовности к бою. Княжеские воины в кирасах и панцирях, все бывалые, испытанные в сражениях, не разделяли веселья основного войска, так как на собственной шкуре испытали казацкую силу в боях под Махновкой и Староконстантиновым. Они не боялись войска Хмельницкого, но и не надеялись на легкую победу.
Огромное войско Хмельницкого, в четыре раза превосходившее по численности объединённые польские войска, расположилось лагерем на берегу маленькой речушки Пилявки. На другой стороне находилось польское войско. Оттуда доносилась музыка, пьяные выкрики, шум веселья. Хмельницкий не торопился начинать сражение, он внимательно наблюдал за лагерем Вишневецкого и ждал прибытия татар, без которых не было бы всех его побед. По своему обычаю, он отправил на добровольную смерть нескольких казаков, которые попали в плен и под пытками сообщили полякам, что на подмогу к Хмельницкому прибыло сорок тысяч татар. Это было десятикратное преувеличение реальной численности прибывшего во главе с Карачи Мурзой татарского чамбула.
Ночью поляки собрались на совет и решили отступать. Князя Вишневецкого на совет не пригласили.
