Повесть одной жизни

Лампочка, вспыхивающая то ярче, то слабее, допоздна светит в нашем окне.

Нина — Инне Константиновне

Дорогая тетя Инночка!

Благодарю Вас за Ваше теплое письмо. Нет, мы пока не собираемся назад, и были бы рады, если бы Вы приехали навестить нас здесь. Все не так уж плохо, честное слово!

Спасибо, что Вы хлопочете о моем переводе на заочное отделение. Конечно, я буду учиться дальше, может быть, со следующего года.

На мои последние два письма маме ответа пока нет. Скажите ей при встрече пусть хоть одну строчку напишет. Конечно, она считает нас пропащими и, может быть, хочет наказать своим молчанием, но я люблю ее и буду продолжать писать, даже если никогда не получу ответа.

Ростислав работает мастером. Ему приходится много времени проводить на объекте, иногда бывает немало нервотрепки. На днях один из рабочих продал «налево» машину солярки. Ростислав страшно возмутился, и у них вышел конфликт. А теперь его мучает совесть — видите ли, нельзя было повышать голос! Вы же знаете, какой он обычно щепетильный в отношениях с людьми.

Кажется, я еще ничего не писала вам о его лучшем друге, Николае. По характеру тот совсем другой, прямой и как будто бы жесткий. Мне кажется, у него большая сила духа. В нем есть нечто, что трудно объяснить словами. Может быть, это то, что называется харизмой. Он абсолютно равнодушен к материальному, временное и видимое не имеет над ним никакой власти. А вообще-то он очень добрый, заботливый. Называет меня «Нина маленькая» и учит хозяйничать! Благодаря ему я научилась варить неплохой борщ.

Есть у него страсть отыскивать редкие книги. Некоторые из них он привез из Москвы, некоторые нашел в Караганде в «Букинисте». По вечерам они с Ростиславом вместе читают. Ростислав теперь готов буквально ни есть, ни спать, пытаясь проследить взаимосвязь библейских пророчеств и событий истории.

А еще Николай умеет играть на бандуре и даже сам составляет духовные песни. От него и мы немного научились. Это очень задушевные и красивые песни, я думаю, что они бы вам понравились. Я их часто напеваю, когда дома одна хозяйничаю.

Целую вас и обнимаю, жду ответа!

Ваша Нина.

* * *

Каждый раз из бескрайнего моря ночи сон выносит меня на светлый берег утра. Я лежу на этом берегу, чувствуя, как еще накатываются на тело теплые волны минувшего забытья. Они словно не хотят отпускать меня на твердую землю пробуждения, зовут остаться в том так до конца и не познанном мире, что зовется сновидением.

Мне что-то снилось. Каждому что-то снится, и, наверное, не стоит придавать этому большое значение. Но бывают один или два сна в жизни, которые забыть просто невозможно, о которых ты точно знаешь, что они особенные и никак не связаны с дневными впечатлениями, подсознательными тревогами и нереализованными желаниями. Да-да, здесь бы я ни за что не согласилась с вами, Сергей Константинович! Это отнюдь не та бессмыслица, которую рождают обстоятельства, заботы и взвинченные нервы.

Я, например, никогда в своей жизни не сажала цветов. Мама с тетей Инной выращивали их на кладбище великое множество. Как только таял снег и пробивалась на свет первая зелень, вокруг Вовиной могилки появлялись нарядные малиновые примулы, потом — незабудки. Почти все лето по краям маленького холмика разрасталась белая опушка алиссума, и весело смотрелись в небо разноцветные анютины глазки. Но никакой моей заслуги в этой красоте не было — к уходу за цветами мама меня не допускала.

И все же той зимней ночью в Казахстане я старательно сажала в землю какой-то цветок. Это приснилось, когда за окном однообразно выл немилый февральский ветер, и целый мир, казалось, был погребен под холодным, колючим снегом. А я держала в руках упругий, высокий стебель и ощущала у самого лица хрупкие, живые, насквозь пропитанные влагой лепестки. Что это был за цветок, невозможно сказать! Таких на самом деле нет. И земли, подобной той, в которую я сажала его, на нашем материке тоже не могло быть. Совершенно невесомая, шелковистая на ощупь земля… Я легко погружала в нее руки, и она нисколько не пачкала их, она будто струилась по коже… Не земля, а нежнейшая пудра! Кажется, она даже пахла чем- то таким весенним, горьковато-сладким. Но самое поразительное, что она была не черной, а… бирюзовой! Да, сияющая земля густого темно-бирюзового цвета!

И по этой земле бежали ручьи, на ней росли деревья, незнакомые цветы. Оглядываясь по сторонам, я увидела даже больше — там были люди. Среди них я неожиданно узнала своего отца, хотя он был не совсем таким, как на семейной фотографии. Здесь он выглядел гораздо выше, у него была царственная осанка. Я смотрела, как он идет в мою сторону, отводя руками преграждающие ему путь пышные ветви, и вдруг заметила, что следом за ним спешит Вова, мой брат. Он казался совсем взрослым, красивым юношей, и какая-то диковинная птица с ярким оперением сидела у него на плече. Так вот где они, подумала я во сне и хотела побежать навстречу, но ноги не слушались меня. Я звала их, но как-то без голоса, у меня не получалось по-настоящему крикнуть.

С течением дней после того сна моя грусть о нем рассеялась. Осталась какая-то волнующая уверенность в том, что я получила весточку из неведомой, но реальной страны. Так масличный листок в клюве у Ноева голубя мог означать только одно — где-то далеко, за бескрайней водной пустыней все-таки есть земля!

* * *

Было солнечно, дул ветер и снег струями змеился по зеркальной морозной дороге, убегая в степь. Впереди шли, прикрывая меня от ветра своими спинами, Ростислав и Николай, и в руках последнего был тубус с заветной картой. Я прятала лицо в воротнике заячьего полушубка, подаренного мне перед отъездом Инной Константиновной, но щеки все равно ломило от холода.

Час езды в автобусе и еще ровно столько же блужданий по сорок второму кварталу нисколько не охладили согревающего нас внутреннего огня, и на пороге шевчуковского дома мы появились в самом бодром расположении духа.

На этот раз нас здесь ждали. В прихожей снимал пальто рыжеватый и худой молодой человек в теплом свитере и валенках с большими черными калошами. В валенках в эту пору ходили почти все. Терентий Потапович представил нам молодого человека как Анатолия, и мы все прошли в комнату. Я осмотрелась вокруг с самым теплым чувством и уселась в уголке дивана под сенью знакомого коврика с золотыми оленями. Мужчины разместились вокруг стола.

В отличие от хозяина дома, Анатолий был молод, а потому мы, не успев толком поздороваться, буквально закидали его вопросами о жизни верующей молодежи. Нас вообще очень многое интересовало, включая место его работы и информацию о том, на каких волнах можно слушать христианские радиопередачи.

Анатолий смотрел на нас удивленно и с любопытством, но над ответами долго не раздумывал. Все было просто:

а) что молодежи здесь нет;

б) что работает он на стройке;

в) что радиопередачи он не слушает и ничего о них не знает.

Он барабанил пальцами по столу и улыбался, и Терентий Потапович в противоположном углу комнаты тоже сидел с какой-то непонятной усмешкой.

Я встала и вышла на кухню, чтобы предложить свою помощь, потому что нас пригласили остаться обедать. Уже знакомая мне Верочка возмущенно гремела тарелками у буфета и, улучив момент, когда мать скрылась за дверью, сказала, мотнув кудряшками в сторону Анатолия: