кличке Авария. Она была совсем белая, без единого пятнышка, без единой подпалины, стройная, легкая. На такую бы вскочить и лететь полями да взгорками. Ее еще ни разу не запрягали в плуг. Мать Мишки Бурова возила на Аварии хлеб из соседнего села, где была небольшая пекарня. Буров любил ездить с матерью.
Лошадь бежала мелкой рысью по мягкой, пыльной дороге, всхрапывая и косясь на седоков, словно приглашая их понестись вскачь. Вокруг было тихо, спокойно. В глухом еловом лесу, что обступил дорогу, не слышно было даже птичьего пения — только глухой цокот копыт. Лишь иногда тишина нарушалась, когда колесо телеги наезжало на утонувший в пыли камень. Телега подскакивала, звенели цинковые ящики, в которых возили хлеб. И снова тишина.
У пекарни витал аппетитный запах свежего хлеба. Пока дожидались своей очереди, весовщик, поздоровавшись с матерью, выносил горячую буханку.
—
Поклюйте, чтоб не соскучиться, — всегда говорил он одну и ту же фразу.
Буров отламывал горячие хрустящие корочки с углов буханки — они были самыми вкусными — и ел.
Иногда мать давала денег на мороженое, и тогда он бежал к магазину и покупал самое вкусное, какое только существовало на свете, — холодное, желтовато- зернистое мороженое, зажатое между двумя хрустящими вафлями, на которых было написано женское имя: или Мария, или Нина.
Раньше Буров почти никогда не вспоминал про «ту» жизнь. Все словно выветрилось из его памяти, отсеклось напрочь. Он старался не встречаться с русскими, жившими во Франции, а если и встречался случайно, то не испытывал никакого желания вести разговоры о прошлом. «Это меня нисколько не волнует», — говорил он вежливо собеседнику. И, казалось, был совершенно искренним. И вдруг…
«Неужели старею?» — с тревогой подумал он, глядя, как бегают по струнам пальцы дородной арфистки. Длинные, хищные, они цеплялись за струны, словно лапки гигантского паука. Бурову показалось, что они существовали отдельно от арфистки — ее надменное сытое лицо было неподвижно, будто окаменело. Большие карие глаза смотрели сонно и безразлично. И только пальцы выдавали ее хищное существо.
…Зазвонил телефон. Звонок был негромкий, но Буров вздрогнул — так неожиданно он нарушил ночную тишину.
—
Мсье, вас вызывает Париж, — сказала телефонистка.
—
Мсье Буроф? — спросил мужчина на другом конце провода, и Буров сразу узнал хрипловатый голос своего шефа, директора фирмы.
— Да, это я, мсье Эмбер, — сказал он торопливо. — Что-нибудь случилось?
Еще днем Буров звонил шефу и доложил о том, что все дела в Брюсселе закончены, а сам он утром выезжает в Париж.
—
Ничего плохого, мсье Буроф… Просто вам придется утром лететь в Токио, — прохрипел директор. —
Ближайшим самолетом — в семь. Машину оставьте в Брюсселе… Я понимаю, что у вас могли быть другие планы, но дело слишком большое… — Он помолчал немного. — Я могу положиться только на ваш опыт… — Он снова помолчал. — Если поездка окажется успешной, я буду рекомендовать совету директоров назначить вас начальником экспертного отдела…
У Бурова екнуло сердце, белая телефонная трубка запрыгала в руке. Он хотел сказать: «Благодарю», — но не мог произнести ни слова.
—
Паспорт с японской визой и подробные инструкции вам вручит мой секретарь на аэродроме, — продолжал Эмбер. — Он уже выехал… Чего вы молчите, Буроф? Алло…
—
Я готов, мсье. Я слушаю внимательно… — Буров передохнул. — Я очень польщен, мсье…
—
С богом! Из Токио дайте телеграмму…
Буров положил трубку и несколько минут сидел без движения, словно не зная, что делать. Потом посмотрел на часы. Было два часа ночи. Он позвонил портье, заказал такси на пять часов и попросил разбудить его в четыре. Оставалось два часа. «Надо хоть немного поспать, — подумал он и удивился, что головная боль неожиданно прошла. — Спать, спать, — сказал он себе. — Времени подумать будет еще достаточно».
Но уснуть не мог. Беспокойные мысли лезли в голову. Он встал, прошелся по комнате, постоял у окна. На улице было темно. Дождь барабанил по стеклам. «Может быть, погода будет нелетной! — подумал Буров и поймал себя на том, что ему приятно думать так. — Что это я?»
Он сел за письменный стол написать в Париж экономке, которая вела все его хозяйство. Но на столе не было ни конвертов, ни бумаги. Буров открыл один за другим все ящики, но бумаги не было. Только пыль, забытые кем-то карандаши. Лишь в одном из ящиков валялась истрепанная книга, без начала и конца. Буров медленно стал ее листать… Это были какие-то письма, статьи, стенограммы выступлений. Ему на глаза попалось «Воззвание к французам».
«Мы
по
-братски предупредили Германию.
Германия продолжает свое движение на Париж.
Она стоит у ворот».
«Чье же это воззвание?» — подумал Буров. Он почти совсем не знал истории да и вообще читал от случая к случаю. Все больше детективы из дешевой серии…
«Может быть, де Голль? Но тут же увидел дату: «Париж, 17 сентября 1870».
Он лег в постель и стал читать книгу, надеясь, что все-таки придет сон.
«Очень желательно, чтобы факт, о котором вы прочтете, не прошел незамеченным», — писал неизвестный Бурову автор в статье «В защиту солдата».
«Солдат по имени Блан, фузилер 112-го линейного полка, дислоцирующегося в Эксе, только что приговорен к смертной казни за тяжкое оскорбление, нанесенное старшему в чине.
Объявлено, что в ближайшем будущем этот солдат будет казнен.
Эта казнь мне кажется невозможной.
Почему? Вот почему:
10 декабря 1873 года руководители армии, заседая в Трианоне в качестве верховного военного трибунала, приняли важное решение.
Они отменили смертную казнь в армии.
Перед ними стоял человек: то был солдат, самый ответственный из всех, — маршал Франции. Этот солдат в самый решительный час, когда совершалась катастрофа, дезертировал со своего поста; он бросил Францию наземь перед Пруссией; он перешел на сторону врага при самых чудовищных обстоятельствах; имея возможность победить, он позволил себя разбить…» Буров читал, и в нем проснулось любопытство, заинтересованность, чем же кончится эта история маршала, перешедшего на сторону врага, и солдата, оскорбившего старшего в чине.
«Этот человек умертвил отечество.
Высший военный совет счел, что он заслуживает смерти, я объявил, что он должен остаться в живых.
Что же совершил военный совет, поступив таким образом? Повторяю, он отменил смертную казнь в армии.
Он установил, что отныне ни измена, ни переход на сторону врага, ни убийство родителей (ибо убить свое отечество то же самое, что убить свою мать) не будут наказываться смертью…
Вы читаете Смерть транзитного пассажира
