было для них главным, наполняло их сердца радостью и чувством исполненного долга. Ну и что из того, что к этой радости примешиваются капельки горечи? Это ведь их горечь, горечь, которой они не делятся ни с кем, и она даже помогает им жить, чувствовать, что они еще сильны. Иначе ведь эта горечь могла отравить все последние годы их жизни. А они еще радуются жизни, радуются хорошим погожим дням, красоте осеннего парка, веселому смеху играющих детей, чудным ритмам песенки «Реки Вавилона».
Трамвай все мчался и мчался по своему маршруту, входили и выходили люди, от остановки к остановке, по мере того как трамвай приближался к кольцу, к своей конечной станции, людей становилось все меньше и меньше. Веру Ивановну утомило мелькание домов, улиц, автомашин. У нее слегка закружилась голова, и она прикрыла глаза. Ей вдруг показалось, что она, совсем молодая и легкая, едет на этом же трамвае, на тот же самый Каменный остров, на гребную базу, где ждет ее Анатолий. Они сядут на остроносую, поблескивающую коричневатыми лаковыми боками двойку и легко заскользят по невской глади…
На кольце молодая вагоновожатая, взяв свой маршрутный лист, пошла к диспетчеру, тоже молодой и симпатичной. Минуты три, — расписание позволяло, — они поболтали о каких-то своих мелких делах. О том, что в магазинах пропали хорошие колготки, что в модной парикмахерской при Октябрьской гостинице насидишься в очереди прежде чем попадешь к хорошему мастеру.
—
Ну мне пора! — поднялась со стула вагоновожа- тая. — Теперь еще два круга — и пересменка.
Она вышла из диспетчерской и пошла к своему трамваю. И тут заметила, что во втором вагоне сидит какая- то женщина. «Заснула, что ли?» — подумала вагоновожатая.
—
Гражданка! — тронула она за плечо седенькую, аккуратную старушку в шляпе из черной соломки. — Гражданка, мы уже давно приехали!
Но Вера Ивановна уже ничего не слышала.
ГОСТЬЯ
Когда почтальонша Катерина Ветрова постучала
в
дом Богунковых и подала Надежде Федоровне вместе с районной газетой телеграмму, старуха огорченно пробормотала:
—
Ну вот, чуяло сердце, кака-нибудь неприятность будет!
—
Да почему ж неприятность, тетя Надя? — засмеялась Катерина, но вид у нее был хитрющий.
—
Хорошего-то откуда ждать?
Надежда Федоровна уже собралась было пойти с крыльца в дом, но почтальонша остановила ее.
—
Теть Надь, вы телеграмму-то посмотрите…
—
А тебе чего? — насторожилась Богункова. — Любопытство заело?
—
Да нет, мне без интереса! — отвела глаза Катерина. — Только вам ее не прочитать…
—
Еще чего! — рассердилась старуха. — Ты одна, что ль, грамотна? — Но телеграмму развернула и, отстранив ее на вытянутой руке подальше от глаз, собралась читать. Минуты две она стояла молча, беззвучно шевеля губами. Наконец сказала, обиженно поджав губы: — Без очков не разгляжу… Ты иди, иди, Катька, разноси свои газетки, я дома очки напялю, как-нибудь разберу.
—
Ой, тетя Надечка, — улыбнулась Катерина, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Там ведь не по-русски написано, латынь. Из Италии телеграмма, из Неаполя. От вашей Веры.
Надежда Федоровна охнула, и строгое лицо ее сделалось сразу добрым, беззащитным. Только глаза оставались тревожными.
—
Да не томи ты, Катька. Аль что плохое приключилось? — Старуха отступила назад, нащупала рукой лавочку и села, не спуская глаз с почтальонши. — Чуяла, ведь чуяла я: что-то будет. Вчерась так и глаз ночью не сомкнула… Ты сядь, сядь, Катерина.
—
Да все хорошо, тетя Надечка. Чего вы волнуетесь? Едет к вам Вера с мужем и сыном… Итальянка ваша… — Надежда Федоровна слушала девушку, глядя на нее повлажневшими глазами, чуть приоткрыв рот, и все кивала, кивала головой. — Телеграмма-то пришла рано-рано, — продолжала свой рассказ почтальонша. — Международная. Буквы латинские, а слова русские. Это у нас теперь часто бывает. В прошлом месяце зайцевскому дяде Мише Барашкину из Венгрии прислали. Сын у него там работает. А на Дружную горку, на завод — так туда чуть не каждый месяц идут. Мы теперь привыкли…
—
Да ты телеграмму-то прочти, — взмолилась Надежда Федоровна. — Когда едут- то?
—
Ой, что же это я, дуреха! — с наигранной озабоченность спохватилась Катерина и выхватила из рук Богунковой телеграмму. — Международная, — прочла она торжественно. — Ленинградская область, Гатчинский район, деревня Замостье, Богунковой Надежде Федоровне. Дорогая мамочка…
—
Дорогая мамочка? — перебила старуха Катерину.
—
Дорогая мамочка. Так и написано.
Богункова удовлетворенно кивнула.
—
Буду дома мужем сыном пятнадцатого августа, — продолжала читать Катерина. — Целую Вера.
—
Буду дома… — задумчиво повторила старуха и обвела глазами чуть покосившееся, старенькое крыльцо. Вздохнула. Спросила, кивнув на телеграмму: — Ничего там боле нет?
—
Нет, тетя Надя. Я все прочитала.
Надежда Федоровна вдруг встрепенулась:
—
Батюшки, пятнадцатого! А нонесть-то какое, Катерина? Четырнадцатое? Четырнадцатое ведь, девка! Верка-то с мужиком со своим едет, не одна, а мы тут лясы точим…
—
Я побежала… — Почтальонша положила телеграмму на лавочку, рядом со старухой.
—
Беги, дочка… — думая уже о чем-то своем, кивнула Богункова и поднялась со скамейки.
—
А можно, я загляну, тетя Надя? Когда они приедут?
—
Приходи, приходи.
Надежда Федоровна вдруг улыбнулась каким-то своим затаенным мыслям. И пока почтальонша шла через сад, старуха все стояла на крыльце и улыбалась, глядя куда-то вдаль. Глухо стукнула за Катериной калитка. Надежда Федоровна вздрогнула, взяла трясущейся рукой с лавочки телеграмму и пошла в дом.
Затворив за собой дверь, она некоторое время стояла посреди кухни, словно не знала, что же ей делать…
От волнения мысли разбегались, кружилась голова. Верка, ее дочь, с которой не виделись они с войны, едет с мужем и сыном! Сколько лет промелькнуло, сколько воды утекло… Думала: уж не судьба свидеться, свыклась, что потеряла Верку, только что числила в живых. Раз в три года пришлет письмо — и ладно. Слава богу, жива, значит. А какая она, ее младшенькая, Надежда Федоровна и думать перестала. На одно надеялась — на похороны-то приедет! И вот телеграмма…
«Да чего же я стою столбом? — вдруг спохватилась старуха. — Стыдоба». Она с тревогой огляделась. В кухне и правда было не прибрано. Накануне шинковала до ночи капусту, сняла половики, пол был затоптан, усыпан капустной крошкой, на столе горкой стояла немытая
Вы читаете Увольнение на сутки. Рассказы
