Увольнение на сутки. Рассказы

посуда.

—

Ива-ан! Ива-ан! — позвала она зятя. Тот отсыпался после ночной смены.

Иван не отзывался. Надежда Федоровна пошла в спальню.

—

Ванюшка, проснись!

—

Чего там, мам, случилось? — не открывая глаз, сонным голосом спросил Иван.

—

Верка завтра приезжает! — В голосе у Надежды Федоровны чувствовалось нетерпение. — С мужем и с сыном. Телеграмму вот Катерина принесла.

—

Верка-итальянка? — Иван все еще не открывал глаз, но в голосе у него появилась заинтересованность.

—

Да проснись ты, козел! В доме-то пусто. Грязь, ровно в хлеву, — рассердилась старуха.

Иван живо вскочил.

—

Где телеграмма?

—

Тут на иностранном, — протягивая зятю телеграмму, сказала Надежда Федоровна. — Да Катерина мне прочла.

—

А в котором часу приезжает?

Старуха пожала плечами:

—

Катерина не сказывала…

Иван засмеялся:

—

Чудно написано: буквы иностранные, а слова наши, можно разобрать…

—

А ты будто понимаешь?

—

Чего тут понимать-то! Все как есть прочитал.

—

Как там она мне пишет? — вдруг хитро прищурившись, спросила Надежа Федоровна.

—

Богунковой Надежде Федоровне, — прочел Иван. — Чего тут разбирать. Все понятно.

—

А дальше?

—

Дорогая мамочка…

—

Вот-вот… Кумекаешь, — удовлетворенно прошептала старуха. И тут же сказала строго — Только неча рассиживаться. И в лавку бежать надо, и Настю со скотного вызвать. — Настя была старшей дочерью Надежды Федоровны, женой Ивана.

—

На Сиверскую в магазин поеду и к Насте заверну, — сказал Иван. — Я счас живо мотоцикл выведу.

—

Чего на Сиверскую, чего на Сиверскую? — подозрительно посмотрела старуха на зятя. — Сегодня же рыбный четверг. Купишь так кукиш.

Надежда Федоровна почему-то была уверена, что у Ивана на Сиверской живет зазноба. Уж больно любил он туда ездить.

—

На Дружной горке и в обычный день ничего путного не купишь. А на Сиверской, в курортторге, всегда есть чем разжиться.

Старуха только рукой махнула. Делай, мол, что хочешь…

—

А чего они, итальянцы, едят-то? — одеваясь, словно бы сам себе задал вопрос Иван. — Их ведь чем попало кормить не будешь. Картошкой, например. Или щами. Верка ваша и та небось от деревенской пищи отвыкла?

—

Ничего, поест и щей, — сказала Надежда Федоровна, но в голосе ее Иван уловил озабоченность.

—

Я вот читал, что итальянцы все макаронники. Макают пустые макароны в красный соус и лопают «за будь здоров».

—

Да, будут они тебе пустые макароны есть, — не согласилась старуха. — Мне твоего Мишку раз в неделю не заставить тарелку этих макарон проглотить.

—

Правда, мама, — согласился Иван. — Они небось макароны по-флотски едят, с мясом. Но лучше бы поточнее узнать. Может, к Павлу Мохову в школу съездить? Он географию преподает, должен все знать.

—

Ты магазин не прозевай, балабол.

—

Ох, мама, придумал я, у кого спросить! — обрадованно сказал Иван. — У Гриши Лоски. Он же почти итальянец, хоть и нашенский.

—

С ним ты наговоришь, с ним ты наговоришь! — сердясь, закивала головой Надежда Федоровна. — Да только что про бутылочку да про самогон…

Отец Григория Лоски, пленный итальянец, добирался в Петроград после первой мировой войны да и осел

В

Замостье, прельстившись хорошей охотой и одной замостской красоткой. Умер он еще перед Великой Отечественной войной, оставив двух сыновей — Григория и Виктора. Виктор был инженером, работал в городе, наезжал редко. Григорий варил стекло на Дружной горке и славился веселым нравом и любовью к выпивке. Оба брата были женаты на русских, а по-итальянски не знали ни единого слова.

Хлопнула дверь, и в кухню влетела запыхавшаяся Настя. Крикнула:

—

Мама, Иван!

Увидев мать, бросилась к ней, обняла.

—

Верка едет… Неужто правда? — и всхлипнула.

—

Едет, едет. — Мать ласково провела коричневой сухой ладонью по Настиным волосам и легонько оттолкнула. — Да будет тебе, делом надо заняться. Твой вон в Сиверскую опять собравшись. Будто на Дружной магазина нет.

—

Я ему соберусь! — Настя обернулась, ища глазами мужа, но его уже и след простыл.

—

А, пускай хоть куда едет… — вздохнула она.

—

Ты откуда узнала-то? — спросила мать. — Почтальонка сказала?

Настя кивнула.

—

Ты Ивана-то останови. Чего он понесется абы что покупать. Подумать надо. Завтра народу много соберется. Аверьянычи приедут, Вавилкины… — Она задумалась. — Всех рази сочтешь? Небось и Пашка Мохов прискачет. Как-никак женихался с Веркой.

—

Да что ты, мама. Чего помнишь. Когда это было- то?! — удивилась Анастасия.

—

Попомни мое слово, — вздохнула мать. — Что-то у меня сердце разболелось… Накапай мне этого самого…

—

Корвалолу, что ли?

—

Ну да. Назовут лекарство, не приведи господь. Язык не поворачивается… — ворчала Надежда Федоровна. — Валокордин научилась выговаривать, а его уж нету. А как хорошо помогал!

Настя принесла из спаленки рюмку с лекарством. Дала матери. Там приняла ее дрожащей рукой, принюхалась:

—

И пахнет по-другому. Ты Ванюшку-то не пропусти, уедет ведь! — сказала строго.

Анастасия привела мужа, и они долго сидели в кухне, прикидывая, чего и сколько купить, спорили. Матери наконец надоело слушать их перебранку.

—

Ну что за наказанье божье! — рассердилась она. — Ведь так люди на слова изойдут, а дела никакого. Досидите тут до вечера — так и хлеба не купите…

Иван поднялся, отыскал на печке большую кошелку.

—

Пошел я, пожалуй…