— Мы под подозрением? — спросил князь.
Матеос улыбнулся:
— Почему вы об этом спрашиваете?
Княгиня, до сих пор молчавшая, с некоторой нервозностью заметила:
— Ни муж, ни я не хотим быть втянутыми в скандал, инспектор. Через три месяца Луи Пьер должен участвовать в выборах, и любое упоминание его имени в связи с преступлением может ему повредить.
— В каких выборах?
— Я выставил свою кандидатуру на должность мэра Аяччо, столицы Корсики.
— У вас есть шансы победить?
— У меня серьезный соперник, Готье Росси, племянник легендарного корсиканского певца и актера Тино Росси.
— К сожалению, ничего о нем не слышал.
— Все решит избирательная кампания, и я собираюсь вложить в нее много денег. Тут я могу обставить своего соперника.
Матеос глотнул водки со льдом и, поскольку официант, который ее принес, смахивал на живого мертвеца, удивился, ощутив во рту приятный вкус спиртного, а не кровь обезглавленного петуха.
— Давайте поговорим о Томасе. В ночь, когда его убили, вы были в городе, верно?
— Да, накануне вечером мой муж читал лекцию о Наполеоне.
— Почему вы потом не пошли на концерт?
— Муж не очень хорошо себя чувствовал, — поспешила сказать княгиня.
— Ты дашь мне ответить или ты решила монополизировать беседу с инспектором? — вспылил князь.
— Дальше отвечай ты, — сказала княгиня, казалось, получавшая большое удовольствие от борьбы за первенство с собственным мужем.
— Я неважно себя чувствовал, поэтому мы предпочли остаться в номере.
— Именно так я и сказала. Хотя на самом деле тебе вовсе не стало плохо после ужина, просто у тебя был приступ злости.
— Замолчи, — рявкнул князь. — Тебя при этом даже не было.
Княгиню ничуть не испугал резкий, почти воинственный приказ мужа, она продолжала как ни в чем не бывало:
— На лекции кто-то высказывал сомнения относительно теории моего мужа о том, что Наполеон был отравлен.
— Это был провокатор. Почти каждый раз на моих выступлениях находится какой-нибудь Фома неверующий.
— И еще была одна сеньора, которая соглашалась с теорией отравления, но сомневалась, что убийцей был губернатор Святой Елены, как говорил мой муж. Эта сеньора считала, что убийцей мог быть Бетховен, которому помогали иллюминаты.
— Дорогая, все это не интересует полицию.
— В настоящий момент меня интересует все, что имеет отношение к Бетховену, — поспешил заявить Матеос, не упомянув, однако, о том, что мотивом преступления могла быть кража Десятой симфонии.
— Расскажите мне о портрете Бетховена, находившемся на вашей вилле в Аяччо. Верно ли, что его обнаружил Томас?
Князь, казалось, был поражен осведомленностью инспектора:
— Откуда вы знаете?
— Сейчас это не так важно. Возможно ли, что в портрете был спрятан какой-либо документ?
— Вы хотите сказать, между холстом и рамой?
— Да.
— Какого рода документ?
— Скажем, партитура.
— Не знаю. Этот портрет меня нисколько не интересовал и с лицевой стороны. Зачем мне было рассматривать его с оборотной?
— В тот вечер, когда сеньор Томас был у вас на ужине, он оставался с портретом наедине?
— Насколько я помню, нет. Хотя постойте, да. Томас выказал живейший интерес к нарисованным на портрете нотам и попросил меня найти карандаш и бумагу, чтобы их записать. Я отсутствовал несколько минут, чтобы принести ему то, о чем он просил, но думаю, не больше двух-трех.
— Более чем достаточно, чтобы изучить оборотную сторону портрета и похитить то, что там было спрятано. Что сказал Томас по поводу нот?
— Сказал, что, возможно, это ноты произведения, которое Бетховен писал в тот момент, и что это дает нам возможность установить дату написания портрета. Я помню, он говорил, что существует известный портрет, где Бетховен изображен с рукописью «Торжественной мессы» в руке.
— Что еще произошло в тот вечер?
— Вскоре после того как Томас обнаружил портрет, он стал проявлять волнение и нервозность и выказал желание покинуть виллу. Что, разумеется, и сделал, несмотря на протесты Софи, которая принялась ругать его и даже назвала невежей из-за того, что он хотел оставить нас так скоро.
— Значит, он ушел без дочери?
— Да, Софи оставалась с нами еще примерно час. Это было странно, поскольку за ужином Томас был очарователен и разговорчив. Он как раз начал работу над реконструкцией Десятой симфонии и беспрерывно рассказывал истории о Бетховене. Он был замечательный raconteur.[15]
— Он немного нас разыгрывал, — добавила княгиня. — В хорошем смысле слова. Я хочу сказать, он часто говорил шутливо, но без язвительности или пренебрежения. Шутка или, если хотите, ирония выражали его сердечность. Кроме того, мой муж — настоящий меломан, и они с самого начала поладили друг с другом.
— Погодите, — перебил Матеос, слегка приподняв правую бровь, как делает известный современный телеведущий. — Что-то я не пойму. Бонапарт, который любит музыку?
— В этом смысле я пошел в Жерома, а не в Наполеона. Музыка очаровала меня с детства.
— И я могу это подтвердить, — поспешила заверить княгиня. — Муж помог мне с помощью музыкотерапии справиться с небольшим расстройством здоровья, случившимся некоторое время назад.
— Жена страдала от бессонницы, — объяснил Бонапарт, не знавший, что Делорм уже рассказал об этом Матеосу. — Мы перепробовали самые разные методы лечения, но все безрезультатно, и тут я вспомнил Баха и «Гольдберг-вариации». Вероятно, вам знакома эта история.
— Я что-то об этом слышал, — солгал Матеос, стараясь казаться более образованным, чем на самом деле, — но помню смутно.
— Рассказывают, что богатый берлинский аристократ, граф Кайзерлинг, страдал жестокой бессонницей и заказал Баху пьесу, чтобы придворный клавесинист Иоганн Готлиб Гольдберг развлекал его по ночам. Бах написал «Гольдберг-вариации». И здесь, в Испании, я думаю, кастрат Фаринелли тоже пел их Филиппу Пятому, когда тот не мог сомкнуть глаз.
— Да, мне известна эта история, — снова солгал инспектор.
— Узнав, что в Аяччо существует клиника музыкотерапии, я рассказал об этом жене и, хотя я буквально приволок ее туда, считаю, что это самое удачное решение, которое мы приняли за последние годы. Разве не так,
Княгиня хранила молчание, но по глазам ее было видно, что она вот-вот расплачется, взволнованная воспоминаниями об этом трудном времени.
— Князь, вы сказали, что Томас говорил за ужином о Бетховене. Я думаю, он не упоминал ни о какой рукописи.
— Нет. Он только сказал нам, что ему придется сочинить б
— Он не сказал, доволен ли он тем, что уже сделал?
