Дамы и Господа

— Некоторые действительно так поступают, не могу с тобой не согласиться. Другие отдают больше, чем берут. Они дарят любовь. Они породнились с землей. Сказали ей, что она есть на самом деле. А для этого нужны люди. Без людей Ланкр был бы обычным куском земли с зелеными пятнами на нем. Деревья не знали бы, что они деревья. Здесь мы едины, госпожа, мы и земля. Это уже не просто земля, это — страна. Она как лошадь, которую объездили и подковали, как собака, которую приручили. Люди касаются полей плугом, бросают в них семена, и с каждым разом земля становится от тебя все дальше и дальше. Все меняется.

Рядом с королевой сидел Веренс. Его зрачки были не больше острия булавки, он едва заметно, но постоянно улыбался и этим очень напоминал казначея.

— Да, но когда мы поженимся, — возразила королева, — земля будет вынуждена принять меня. По вашим же правилам. Я знаю, как все происходит. Быть королем — это не просто носить корону. Король и земля едины. Король и королева едины. А королевой стану я.

Она торжествующе улыбнулась. Справа и слева от матушки стояло по эльфу, и по крайней мере еще один дежурил у нее за спиной. Матушка прекрасно знала, что эльфы не склонны вникать в суть вещей — если она пошевелится без разрешения, то умрет на месте.

— А вот чем станешь ты, мне еще предстоит решить, — усмехнулась королева.

Она подняла изящную тонкую руку, сложила из большого и указательного пальца кольцо и приложила его к глазу.

— Ага, еще кое-кто объявился, — фыркнула она. — В доспехах, которые ей велики, с мечом, которым она не умеет владеть, и с топором, который ей даже не поднять. Неужели это так романтично? Как ее зовут?

— Маграт Чесногк, — ответила матушка.

— Она, наверное, могущественная ведьма?

— Ну, она неплохо разбирается в травах.

Королева рассмеялась.

— Я могу убить ее, не вставая с этого трона.

— Не сомневаюсь, — согласилась матушка. — Но это же будет неинтересно. Главное ведь унижение, правда?

Королева кивнула.

— Знаешь, ты мыслишь почти как эльф…

— По-моему, скоро рассветет, — перебила ее матушка. — Начнется новый чудесный день. Будет светло.

— Но до этого еще пройдет много времени, — ответила королева и поднялась.

Она взглянула на Веренса и изменилась. Платье из красного стало серебристым и заискрилось в свете факелов, словно рыбья чешуя. Волосы ее распустились и заплелись по-новому, став золотистыми. Тонкая рябь изменений пробежала по ее лицу.

— Ну, что скажешь? — спросила она.

Она выглядела как Маграт. Вернее выглядела так, как Маграт хотела бы выглядеть, — возможно, именно такой ее представлял Веренс. Матушка кивнула; как опытный эксперт, она с первого взгляда узнавала законченную гнусность.

— Ты хочешь встретиться с ней в этом облике?

— Несомненно. Это будет интересно. Но не жалей ее, она всего лишь умрет. Хочешь, я покажу, кем бы могла стать ты?

— Нет.

— Мне это совсем не трудно. Я могу показать тебе бабушку Ветровоск.

— Не надо.

— Как ужасно, должно быть, осознавать, что у тебя нет друзей. Что всем будет наплевать, когда ты умрешь. Что ты никогда никого не интересовала.

— Да.

— Уверена, ты думаешь именно об этом… Долгими вечерами, когда компанию тебе составляют лишь тикающие ходики да холод комнаты, ты открываешь шкатулку и смотришь на…

Матушка попыталась вырваться из хватки эльфов, и королева небрежно махнула рукой.

— Не убивайте ее, — велела она. — С ней с живой гораздо веселее.

Маграт воткнула меч в грязь и взвесила в руке топор.

Лес подступал совсем близко. Именно оттуда придут эльфы. Сотни эльфов — на одну-единственную Маграт Чесногк.

Она знала о существовании так называемых невероятных подвигов. Множество разных песен, баллад, од, поэм было посвящено историям о том, как какой-нибудь герой в одиночку разгромил огромное вражеское войско.

Но только сейчас до Маграт начинало доходить, что это были всего лишь песни, баллады, оды и поэмы, в которых обычно рассказывается о событиях, мягко говоря, не соответствующих действительности.

Из реальной истории она не могла вспомнить ни единого примера.

Эльф, стоявший среди деревьев, поднял лук и аккуратно прицелился.

За его спиной хрустнула ветка. Эльф обернулся.

Казначей просиял улыбкой.

— Хоп-ля-ля, старый хрен, башка совсем протекла.

Эльф быстро направил на него лук.

Пара цепких ног появилась из зелени, схватила эльфа за плечи и резко дернула вверх. Голова с хрустом ударилась о ветку.

— У-ук.

— Пошли дальше!

С другой стороны дороги другой эльф поднял лук. И тут его мир исчез…

Вот что творится у эльфа в голове.

Существует пять обычных чувств, но по сравнению с шестым все они второстепенны. Названия для этого чувства на Плоском мире не существует, потому что данная сила настолько слаба, что заметить ее способны лишь наблюдательные кузнецы, которые и называют ее Любовью Железа. Возможно, мореплаватели также могли бы обнаружить ее, если бы не постоянное магическое поле Диска. Но пчелы эту силу ощущают, потому что пчелы чувствуют все. По ней ориентируются голуби. И повсеместно во множественной вселенной эльфы используют ее, чтобы определять, где находятся.

Людям, вечно пробирающимся по незнакомой местности, достаточно трудно ощутить эту силу. Люди всегда плутают. Это их основная характеристика, и она о многом говорит.

Тогда как эльфы заблудиться не способны. Это их основная характеристика, которая тоже говорит о многом.

Положение эльфов совершенно. Поток серебристой силы мягко очерчивает местность. Существа вырабатывают ту же силу, но в небольших количествах, в результате чего становятся различимыми в общем потоке. От этой силы их мышцы оживают, мозг гудит от нее. Особо одаренные способны читать мысли, ориентируясь по местным изменениям потока.

Отношение эльфов к миру можно выразить следующим образом: протягивай руку и бери. Если б только не этот ужасный металл, который выпивает силу и искажает вселенную, подобно тому как тяжелый груз растягивает резиновый лист… Страшный металл — он ослепляет и оглушает, сбивает с толку, обрекает на одиночество, которого никогда, никогда не познает обычный человек…

Эльф упал вперед.

Думминг Тупс опустил меч.

Любой другой не стал бы долго задумываться над происшедшим. Но собственная жалкая судьба заставляла Думминга искать закономерности в этом безразличном мире.

— Но я едва до него дотронулся, — сказал он в окружающее пространство.