— Мистер Карстерз, — холодно одернула его Кейт, — я просила бы вас выбирать выражения, когда говорите о кузене Джеремайе в моем присутствии. Он прекрасно сложен, ни капельки не перекормлен, и я нахожу его манеру одеваться безупречной. — Джек не мог не заметить, что при этом она бросила взгляд на его запачканные лосины. — Более того, у него доброе сердце, и он проделал долгий, утомительный путь из Лидса сюда только для того, чтобы встретиться со мной и передать украшения.
— Побрякушки, — фыркнул Джек.
— Для вас они могут быть побрякушками, — ощетинилась возмущенная его пренебрежительным тоном Кейт, — но это мои единственные драгоценности, и принадлежали они моей бабушке, которой я никогда не видела. — Девушка прижала к груди маленький сверток. — Моя мама умерла, давая мне жизнь, и я никогда ее не знала. Все, что она мне оставила — ее жемчуга и ее глаза. Жемчуга мне пришлось продать, чтобы уплатить долги. — «А глаза стоили любви отца». — Вы не в состоянии понять, как это важно для меня — что бабушка вспомнила обо мне, — ведь отец рассорился с родителями моей матери еще до моего рождения, и, насколько я знаю, с тех пор они не поддерживали никаких отношений.
Глаза Кейт блестели от непролитых слез. В обретенных украшениях заключалось нечто большее их стоимости, и неважно, как много их. Кейт знала о маме только по чужим рассказам, и смутный образ омрачался чувством собственной неизбывной вины. Но теперь у Кейт появилось нечто осязаемое от бабушки, которая думала о ней с радостью, а не обвиняя. Бабушки, которая достаточно сильно любила внучку, чтобы послать ей подарок на память, не запятнанный осуждением самого существования Кейт, таким привычным со стороны ее отца.
— Вы называете их побрякушками, но как вы не понимаете, что мама носила их, когда была девушкой? — голос прервался, и, бросившись к лестнице, Кейт убежала наверх.
Джек сердито выругался про себя и взъерошил волосы. Проклятье, почему он всегда ляпает черт знает что, не подумав? У него и в мыслях не было смеяться над жалкой кучкой безделушек, просто сегодняшние испытания перевалили через край. Сначала его разозлил Френсис, строивший дерзкие планы в отношении Кейт, а потом он пришел домой и обнаружил Кейт, сиявшую от счастья, с этим льстивым штафиркой… вот уж действительно перебор. Кроме того, не на шутку разболелась нога. Конечно, сам виноват, нечего красоваться перед друзьями. Надо бы помассировать, пока совсем не прихватило.
— Карлос! — заорал он. — Карлос!
И мрачно поковылял наверх.
Глава 13
— Черт бы все побрал, Френсис, — взорвался Джек, — по крайней мере, Табби и Дрю имели совесть не злоупотреблять гостеприимством. Неужели тебе больше нечем заняться, кроме как неделями слоняться тут и объедать меня?
Френсис негромко рассмеялся.
— Совсем нечем, приятель. Мне здесь нравится. Свежий воздух, красивый вид… — он многозначительно поднял брови в направлении террасы, где Кейт прогуливалась со своим кузеном, — … очаровательная компания.
Френсис отпил портвейна из бокала и иронически добавил:
— О, и, конечно же, ты — превосходный хозяин, Джек, старина. Непревзойденно гостеприимный. Я постоянно чувствую себя донельзя желанным гостем.
Джек негромко проворчал:
— Шагу не ступить, чтобы не наткнуться на тебя или на проклятого Коула. — Он впился взглядом в вазу с пышным букетом. — И дом уже завален этими вонючими сорняками! Неужели ни одному из вас больше не на что тратить свои деньги? Даже не знаю, кто из вас хуже: несносный штафирка, осыпающий Кейт банальностями и без конца лижущий ее руку, или ты, сыплющий цветистыми комплиментами, словно чертов поэт.
— Я на самом деле горжусь своим поэтическим талантом, и сдается мне, малютка Кейт тоже наслаждается сим дарованием.
— Малютка Кейт? Для тебя — мисс Фарли! И я буду премного благодарен, если ты не станешь обращаться к подопечной моей бабушки так фамильярно, Френсис.
Ухмылка Френсиса стала шире:
— Она попросила меня называть ее Кейт, дружище, а я терпеть не могу отказывать леди в просьбе.
Джек пробормотал что-то неразборчивое и, громко топая, покинул библиотеку, оставив там посмеивающегося Френсиса. Джек уже несколько недель вел себя, как разъяренный медведь, огрызаясь и ворча на своих гостей безо всякой причины. Или, по крайней мере, без причины, в которой готов был сознаться.
Френсис перевел взгляд, сразу ставший более острым, на пару на террасе. Его собственное так называемое «ухаживание» не представляло опасности для Джека, но этот малый Коул вел себя как настоящий соперник. Он навещал Кейт по утрам и после обеда в течение последних трех недель, преподнося ей цветы, книги и сладости, хотя, где он отыскивал букеты в эту пору года, да еще и в деревне, оставалось выше понимания Френсиса. Очевидно, кошелек кузена туго набит. Френсис нахмурился. Он жаловал парня не больше, чем Джек, пусть и по другим причинам. Была в записном угоднике какая-то неприятная назойливость. Коул преследовал Кейт с того момента, как они встретились, целеустремленно и решительно, что, по мнению Френсиса, больше походило на расчет, нежели на влюбленность. Собственническое отношение новоявленного родственника к «очаровательной маленькой кузине» росло с каждым днем, и Френсис подозревал, что Кейт чувствовала себя по этому поводу неловко.
Однако открытая враждебность Джека к нежданному гостю мешала Кейт отражать чрезмерную фамильярность кузена, поскольку было очевидно, что Джеку нужен лишь повод, чтобы вышвырнуть Коула взашей и запретить ему являться на порог. В конце концов, Коул приходился Кейт кузеном, единственным ее оставшимся в живых родственником, и она хотела иметь возможность видеться с ним, даже если не находила приятным его излишнее покровительство. Френсис вздохнул и налил себе еще портвейна.
— Моя дорогая кузина, — начал Джеремайя Коул.
Кейт почувствовала, как в животе у нее все оборвалось. Последнее время она жила в ожидании рокового момента, и никакие намеки не могли ослабить решимость кузена. Вероятно, лучше позволить ему высказаться, и тогда с этим будет покончено. Он пленил ее руки своими влажными ладонями.
— Возможно, за эти последние недели вы поняли, что моим желанием, моим самым горячим желанием стало сделать наши отношения более близкими.
— Кузен Джеремайя, я счастлива принимать вас в качестве моего кузена…
— Но я нет, — прервал он. — Вы должны знать, Кейт, какие чувства я к вам испытываю.
Коул прижал ее руки к своей широкой груди. Кейт попыталась высвободиться, но его хватка лишь усилилась.
— Я влюблен в вас, Кейт, безумно, отчаянно, и я хочу, чтобы вы оказали мне честь стать моей женой.
— Кузен Джеремайя, — проговорила она мягко, — это очень любезно…
— Любезно! То, что я чувствую к вам — не любезность, обожаемая моя. Это любовь! Я хочу, чтобы вы были моей. Вы же совсем одна в мире. Позвольте мне заботиться о вас, защищать, лелеять до конца ваших дней. Только дайте мне вашу руку, милая Кейт.
Несмотря на серьезность момента, чувство юмора одержало верх над Кейт.
— На самом деле, кузен Джеремайя, кажется, вы уже ее взяли вне зависимости от того, согласна я или нет, — усмехнулась она, прилагая усилия, чтобы освободить свои ладони.
Коул не отпускал, лишь улыбался ей едва ли не со злостью.
Кейт произнесла более твердо:
— Пожалуйста, отпустите меня, кузен Джеремайя. Вы делаете мне больно.
