прав, и когда «Артемида» выйдет в Атлантику, где качает не так резко, недомогание пройдет само.
— Хорошо, — уступила я. — Может быть, утром тебе полегчает.
Джейми открыл один глаз, застонал и, дрожа, закрыл его снова.
— А может быть, я умру, — предположил он.
На этой радостной ноте я направилась в темный проход, где споткнулась о мистера Уиллоби, свернувшегося калачиком у двери каюты. Он крякнул от удивления, потом, увидев, что это всего лишь я, медленно поднялся на четвереньки и заполз в каюту, покачиваясь в такт с судном. Оставив без внимания недовольное восклицание Фергюса, китаец свернулся вокруг ножки стола и тут же снова погрузился в сон с выражением полного блаженства на маленьком круглом лице.
Моя собственная каюта находилась как раз напротив сходней, но я задержалась, чтобы подышать свежим воздухом, поступавшим с верхней палубы. Меня окружало невероятное разнообразие шумов: от скрипа и треска досок, щелканья парусов и завывания снастей наверху до слабого эха криков где-то на палубе.
Несмотря на шум и холодный воздух, хлынувшие из открытой двери, Марсали крепко спала, расположившись на одной из коек. Меня порадовало, что не нужно проводить с ней необходимую беседу. Но при этом я невольно ощутила сочувствие: что ни говори, а на свою брачную ночь у девчонки наверняка были другие планы.
Было холодно, и я, не раздеваясь, заползла на свою узкую койку и некоторое время лежала, прислушиваясь к доносившимся со всех сторон звукам. Всего в футе или двух над моей головой плескалась рассекаемая корпусом вода, но это, как ни странно, успокаивало. Под аккомпанемент песни ветра и приглушенные звуки рвоты, доносившиеся из каюты напротив, я мирно заснула.
На «Артемиде», как и положено на корабле, старались поддерживать чистоту, но когда на пространстве в восемьдесят футов длиной и двадцать пять шириной вместе с шестью тоннами грубо обработанных шкур, сорока двумя бочками серы и достаточным количеством листов меди и жести обитают тридцать две особи мужского и две — женского пола, о соблюдении всех правил гигиены говорить трудно.
На второй день я уже вспугнула крысу — маленькую, как сказал Фергюс, но все равно крысу! — в трюме, куда отправилась за своим большим ящиком со снадобьями, по ошибке помещенным туда во время погрузки. Ночью в моей каюте было слышно тихое шуршание, издаваемое, как выяснилось, когда зажгли светильник, несколькими дюжинами довольно крупных тараканов, мигом разбежавшихся по щелям.
Два гальюна по обе стороны от корабельного носа представляли собой крошечные дощатые кабинки с дыркой в полу, футах в восьми над волнами, так что пользователя могло в самый неподходящий момент окатить снизу морской водой. По моему предположению, конструктивные особенности отхожих мест способствовали распространению запоров в не меньшей степени, чем рацион, состоящий преимущественно из свиной солонины и галет.
Мистер Уоррен, штурман, гордо сообщил, что палубы драят каждое утро, металлические детали полируют и вообще все находится в полном порядке. Надо полагать, в подобных условиях трудно было требовать большего, однако никакая чистка палубы не могла повлиять на тот факт, что на весьма ограниченном пространстве размещались тридцать четыре человека, причем мылся из них только один.
Учитывая обстоятельства, я сильно удивилась, когда на второе утро в поисках кипятка открыла дверь камбуза.
Вместо ожидаемого привычного неряшливого полумрака моему взору предстали ряды сверкающих на солнце медных кастрюль и чанов, начищенных так, что казалось, будто они светятся изнутри. Я поморгала, привыкая к этому блеску, после чего смогла разглядеть встроенные в стенки камбуза надежные полки и шкафы, сработанные с расчетом на нешуточный шторм.
На полке выше кастрюль мелко подрагивали обернутые в войлок синие и зеленые стеклянные склянки со специями. Впечатляющий набор ножей, тесаков и вертелов позволил бы, возникни такая надобность, разделать и китовую тушу. На полке, подвешенной к переборке, стояли глиняные плошки и стеклянные стаканы, в которых были посажены срезанные верхушки репы — для получения зеленых побегов. Над огромным, тихо побулькивающим котлом поднимался благоухающий пар. А посреди всего этого безупречного великолепия стоял кок, вперивший в меня убийственный взгляд.
— Вон! — приказал он.
— Доброе утро, — сказала я как можно сердечнее. — Меня зовут Клэр Фрэзер.
— Вон! — повторил он тем же неумолимым тоном.
— Я миссис Фрэзер, жена суперкарго и на этот рейс корабельный врач, — четко произнесла я, глядя ему прямо в глаза. — Мне требуется шесть галлонов горячей воды для мытья головы.
Его маленькие яркие голубые глаза сделались еще меньше и ярче, черные зрачки нацелились на меня, как стволы пушек.
— Я Алоизий О'Шонесси Мерфи, — сказал он. — Корабельный кок. И я требую, чтобы ты убрала свои ноги с моей только что надраенной палубы. Я не позволяю женщинам соваться на мой камбуз.
Кок подтвердил свои слова гневным взглядом, брошенным из-под черного хлопкового платка, намотанного на его голову. Ростом он, пожалуй, уступал мне на пару дюймов, но с лихвой возмещал это, превосходя фута на три в обхвате: голова, похожая на пушечное ядро, сидела прямо на широченных борцовских плечах, а завершала весь этот впечатляющий ансамбль деревянная нога.
С достоинством отступив на шаг, я возобновила разговор из относительной безопасности коридора.
— В таком случае, — сказала я, — вы можете послать мне горячую воду с кухонным помощником.
— Могу, — подтвердил он. — А могу и не посылать.
С этими словами кок повернулся ко мне широкой спиной и принялся разделывать тесаком лежащую на колоде баранью тушу.
Пока я стояла в коридоре, слушая ритмичный стук тесака и размышляя, мистер Мерфи потянулся к полке со специями, не глядя ухватил склянку и посыпал немного содержимого на рубленое мясо. Воздух наполнился слабым ароматом шалфея, но его тут же перебил более острый запах лука — нарубленная небрежными взмахами тесака луковица тоже полетела в смесь. По всей видимости, команда «Артемиды» питалась не только солониной и сухарями. Я начала понимать, почему у капитана Рейнса столь цветущий вид.
Я опять просунула голову в дверь, однако сама предусмотрительно осталась снаружи.
— Кардамон, — прозвучал мой решительный голос — Мускатный орех, целый, высушенный в этом году. Свежий экстракт аниса. Корень имбиря, два больших экземпляра без единого пятнышка.
Я сделала паузу. Мистер Мерфи перестал рубить, тесак неподвижно завис над колодой.
— И, — добавила я, — полдюжины целых ванильных бобов. С Цейлона.
Он медленно повернулся, вытерев руки о кожаный фартук. В отличие от его окружения фартук и прочая одежда не были безупречны.
У него было широкое румяное лицо с жесткими, словно колючий кустарник, бакенбардами песочного цвета, которые, когда он посмотрел на меня, слегка дрогнули, как усики какого-то большого насекомого. Он облизал поджатые губы.
— Шафран? — хрипло спросил он.
— Пол-унции, — отозвалась я, постаравшись ничем не выдать своего торжества.
Он глубоко вздохнул, в его маленьких голубых глазках засветилось вожделение.
— Там снаружи есть коврик, мэм. Вытрите ноги и заходите.
Ограниченная количеством горячей воды, которую сумел принести для меня Фергюс, я смогла вымыть только голову и вернулась в свою каюту, чтобы привести себя в порядок перед завтраком. Марсали в каюте не было — наверняка отправилась к своему Фергюсу, усилия которого по выполнению моей просьбы можно было счесть почти героическими.
Я протерла руки спиртом, расчесала волосы и, перейдя коридор, вошла в каюту напротив — а вдруг Джейми захочет что-нибудь съесть или выпить. Увы, чтобы расстаться с этими иллюзиями, мне хватило одного-единственного взгляда.
