кивков головы. — На вас совсем не похож. Т. е. я хотел сказать, что сложение у вас разное, а вот лица…
— К делу! — приказал Сергей Николаевич.
— Ну да, ну да, постараюсь короче. Я родился в две тысячи сто тридцать втором году в Павловске, окончил с отличием гимназию, отучился в Бауманке, устроился в институт нанотехнологий, а потом взял и изобрел машину времени.
— Вот так вот устроились в институт эм-эн-эсом — и изобрели?
— Представьте себе — да! — радостно вскричал Лошаков, хлопнув себя по коленям. — В две тысячи сто пятьдесят девятом, всего год назад. Ох, простите! По
— К-конечно, это не столь важно, — согласился Николай Сергеевич, подавляя в себе раздражение. — Изобрели вы машину времени и подумали: а не махнуть ли вам в две тысячи пятнадцатый год, в Подмосковье?
— Ну да нет же! — Лошаков фыркнул и опять хлопнул себя по коленям. — Я же вам уже сказал, что это просто стечение неблагополучных обстоятельств, сложившихся в конце концов столь благополучно для меня. Сначала я отправился всего на год назад. Я в пятьдесят восьмом году был на стажировке в Китае и пропустил свадьбу у друга. Вот и поглядел ее — издалека, чтобы меня не увидели знакомые. Я же в Китае.
— П-понятно. Интересно. И что же дальше?
— Затем я рискнул: поехал на Дон и отправился сразу на восемьсот лет в прошлое, в одна тысяча восьмидесятый год — побывать в Куликовскую битве.
— Н-надеюсь, сторонним наблюдателем?
— Ну да, а как же иначе? — Лошаков не уловил или не обратил внимание на прозвучавшую в вопросе Хромова иронию. — Вы даже представить себе не можете — это в миллион раз интереснее любого кино!
— Я п-понимаю.
— Да ничего вы не понимаете! Дмитрий Донской — я видел его!! — Лошаков весь подался вперед и глаза его широко раскрылись от восторга. — Видел, как вас сейчас, прямо перед собой. Потом мимо меня пронесся Боброк со своим запасным полком.
— Оставим исторические подробности.
— Хорошо, оставим. Все закончилось благополучно, я спокойно возвратился в свое время. Всё это ужасно понравилось мне, затянуло, заглотило. Главное, правильно подобрать костюм, чтобы не выделятся на фоне исторической эпохи… Я побывал на закладке Санкт-Петербурга, слышал голос Петра Первого. Я был на Сенатской площади, видел всю трагедию декабристов от начала до конца. А еще я видел вживую Пушкина, Чехова, Блока, Пастернака, Апунина!
— Апунина я тоже видел. Вживую. Ничего интересного.
— Да? А, ну да, ну да, вы же его современник. А для меня он — великий постсоветский классик, нобелевский лауреат. Свое детище, грандиозную эпопею «Самурайский излом» он начнет писать только в две тысячи восемнадцатом году. Величайшая по силе мысли и философии книга — судьба России от первых дней 20 века до самого конца Второй мировой войны.
— Вадим Петрович, я сейчас окликну Виктора и мы п-пойдем домой. Только без вас.
— Да подождите вы! — досадливо прикрикнул на хозяина дачи Лошаков, взмахнул рукой, словно отгоняя изрядно надоевшую назойливую муху. — Сейчас я уже закончу. Я так был рад, что видел живого Апунина, так рад, что мне даже удалось немного поговорить с ним! Я подхватил машину времени, быстренько настроил ее и отправился к себе обратно в две тысячи сто шестидесятый год. Но я не поглядел на хромолуррин! Проклятый стерженек!
Кусты раздвинулись и из них выглянуло лицо Виктора.
Лошаков сидел съежившись, закрыв лицо ладонями, плечи его судорожно дергались. Сергей Николаевич сделал знак сыну и тот опять скрылся в зарослях. Майский мягкий ветерок шелестел листвой сада. Звонко тинькал зяблик, ему вторили разноголосицей бесшабашные воробьи. Внизу, за провалом, по реке промчалась моторная лодка.
Хромов молчал. Лицо его не выражало ровным счетом ничего: ни волнения, ни удивления, ни озабоченности. Он сидел, прислонившись к бортику беседки, положив на него левую руку, а правой пощипывал свою аккуратно подстриженную русую бородку и смотрел на согнутую спину странного собеседника.
Лошаков еще повсхлипывал минуту-другую, распрямился и, отведя глаза в сторону от Хромова, устыдившись проявленной слабости, тихо произнес:
— Это было всего пять часов назад. Я очень испугался, очень! Ну да, один, в прошлом, без документов, без денег. Поверьте, это страшно, очень-очень! Но я тогда сдержался, я взял себя в руки, не занюнил, вот как сейчас, не в пал в истерику. Я думал, думал, думал. И додумался-таки! Вы меня извините, что вот сейчас не сдержался и сорвался. Запоздалая реакция: увидел вас, обрадовался появившейся надежде, расслабился и не удержался.
— Очень хорошо, что вы опять взяли себя в руки, — Сергей Николаевич тяжело вздохнул. — Господин Лошаков, Вадим Петрович, давайте к делу. Оставьте эмоции. П-при чем здесь я?
Лошаков достал из кармана скомканный, невообразимо грязный носовой платок и шумно высморкался в него. Потом зачем-то внимательно осмотрел его, вновь комком сунул его обратно и более спокойно продолжил:
— Хорошо, кратко. Меня выкинуло из временного континиума абсолютно голым, только машина времени осталась при мне. Не удивлюсь, если мои ветровка, кроссовки и прочая одежда свалятся неожиданно на голову Александру Македонскому или прямо на стартовый стол какого-нибудь звездолета лет через восемьсот. Рядом оказалась свалка, на ней мне удалось найти вот эту рвань, выхватив ее из под носа какого-то бродяги, но затем пришлось удирать от него во все лопатки. Оделся, спросил у первого встречного, какой сегодня год. Две тысячи пятнадцатый. Озарение в один миг: значит, будущий академии Николай Сергеевич Хромов уже получил в своей лаборатории первые образцы хромолуррина.
Эта наноструктура служит проводником в моей машине времени или катализатором, я сам толком еще не изучил процесс. Во время моего последнего перемещения прижимной стерженёк сдвинулся, ослаб и пластина из хромолуррина выскочила из аппарата. Так я очутился не в своем сто шестидесятом году, а в вашем пятнадцатом. Значит, первая задача моя состояла в том, чтобы достать хромолуррин, у вас достать; вторая — не попасть в милицию.
Первая задача для меня была более выполнима, чем другая. Вы ведь не знаете, Николай Сергеевич, а ведь из этой вашей дачи в середине 22 века сделают музей академика Хромова, и в этом музее однажды побывает студент университета имени Баумана Вадик Лошаков. Я помог одному шоферу разгрузить его фуру у магазина — думал деньжат немного подзаработать — и узнал, что он поедет мимо вашего поселка. Я уговорил его подвезти меня вместо платы, добрался до поселка, нашел эту дачу, но пойти сразу к вам постеснялся, решил сполоснуться в реке. Хорошо, что дача у вас крайняя, я ее обошел и начал искать спуск к реке, тут такая крутизна!. А вы знаете, Николай Сергеевич, у вас на той стороне, ну где боярышник растет, пролом в заборе имеется. Вы, наверно, и не догадываетесь. Я раздумал споласкиваться в реке, продрался через эти жуткие колючки и очутился у вас в саду и сразу же наткнулся на вас. Всё!
Лошаков гордо посмотрел на хозяина дачи, словно поведал ему сейчас Бог весть какие важные и сенсационные новости, от которых зависела жизнь всего человечества.
Николай Сергеевич, не проронив ни слова, поднялся и вышел из беседки. Он сладко потянулся, разминая затекшую спину, упер руки в бока и задрал голову вверх. Так он стоял долгое время, не то изучая кучевые облака в небе, не то любуясь ими, а может просто подставил лицо свое солнцу, давно перевалившему за полдень. Лошаков бочком тихонечко выбрался вслед за ним и тоже принялся рассматривать небо. Минута шла за минутой, молчание затягивалось.
— Смотрите, Николай Сергеевич, а ведь правда вот это облако похоже на бабу ягу в ступе? — наконец заговорил Лошаков, ткнув пальцем в небо. — Вон даже метла есть.
— А где сейчас ваша машина в-времени? — не отрицая и не подтверждая форму указанного облака,
