- Ну, тут вы сами разберитесь, идти вьюноше аль не идти в полк! — Роман поднялся из-за стола.— Однако скажу: чин полкового лекаря — офицерский чин! Да и не все такому молодцу за материнскими юбками скрываться. Так что думайте! — И Роман направился к дверям, грузно опираясь на плечо вдовицы.
«Хорошо, когда такой гренадер рядом, надежно...» — пьяно подумал он и здесь сообразил, что крепко-таки опьянел. Впрочем, у дверей Роман выпрямился, любезно взял под локоток Дуню-хозяюшку и твердым шагом двинулся через улицу в ее терем.
Он помнил еще, как взошел на крыльцо, а дале словно провалился в темную яму. Правда, сквозь тяжелый сон слышал какие-то спорящие голоса (то рвался к Дуне пьяный Кирилыч, и верный Васька давал ему отпор), а потом чьи-то ласковые руки раздели его и уложили в постель.
Вынырнул он из темноты столь же внезапно оттого, что кто-то скользнул к нему под одеяло и холодные женские ноги переплелись с его ногами, Дуня сама попросила: «Погрей!» И дале была давно забытая в гошпиталях и походах женская ласка.
Забылся он снова только перед рассветом, а проснулся оттого, что комната была залита светом и солнечный луч весело дрожал на дорогом персидском ковре, которым была завешена бревенчатая стена, обшитая тесом. И таким же светлым и радостным, как этот солнечный луч, был Дуняшин голос, которым она звала его к завтраку.
За завтраком пили на петербургский манер черный густой кофе, и Дуня спрашивала смело, не таясь и с некоторой обидой:
— Что сам-то не пришел, я ведь ждала?
— А я Кирилыча испужался, ревнив старый черт! — рассмеялся Роман.
— Да ну его, дурня! Я же ему в дочки гожусь, а он туда же — жених! С меня того хватит, что я за своим Гришкой натерпелась. Два года после венца одни муки да побои!
— А от чего умер-то купчина?
— Утоп! Поехал с обозом по оттепели к рыбакам за товаром да в озере и утоп! Царствие ему небесное! — равнодушно ответила вдовица-красавица.
Бриться Роман пожелал в саду, куда Васька принес походное зеркальце и прочие принадлежности. Дуня стояла на крыльце, смотрела, яко зачарованная, на важные мужские занятия.
— Что смотришь-то? — Роман подмигнул ей в зеркальце.— Лучше полей-ка из ковшика, надобно пену смыть!
Дуня подошла, плеснула ему в руки колодезной воды, а потом, когда он нагнулся, в шутку плеснула и на шею, и на белоснежную голландскую рубаху. Роман охнул, так обожгла ледяная вода из глубокого сруба-колодца.
— Да я тебя сейчас шпагой заколю! — Он погнался за Дуней по саду, но попробуй догони ее: длинные ноги так и мелькают под легким сарафаном по траве-мураве, рыжие волосы развеваются по плечам, словно грива. Нагнал ее только в дальнем углу сада, у высокого стога, бросил ни свежее сено и стал целовать в сладкие губы, в лебединые плечи, в жаркую грудь.
— Что ты, увидят, милый мой, душонок... — шептала она, а сама знала, что в этом дальнем углу никто их не увидит. Затем лежали на душистом сене, смотрели в бездонное сияющее синее небо, а ближняя яблоня свешивала спои отягощенные ветви над их головами. И впервой отошла в даль времени, словно уплыла от него далеко-далеко Марийка.
А Дуня точно уловила в нем эту вернувшуюся радость к жизни, вскочила легко и подала руку, дабы поднять с кем ли:
— А ведь вас в полку, чаю, заждались, господин полковник!
Роману стало легко и весело, что вот рядом человек, который угадывает его мысли.
У крыльца его и впрямь поджидали верный Васька с оседланными лошадьми и хмурый Кирилыч, под левым глазом коего наливался здоровенный синяк. Васька поглядывал на сей знак с видимым удовольствием.
— Ты зачем вечор у моей хозяйки буянил? — с нарочитой суровостью спросил Роман. Кирилыч покаянно развел руками.
— И сам не знаю как, должно бес попутал, господин полковник. Я ведь, право слово, в полк к вам пришел проситься, а сей аспид,— он грозно взглянул на невозмутимого Ваську,— возьми и не пусти! Ну да я все одно и поход пойду, подале от женской отравы!— Кирилыч покосился на стоявшую на высоком крыльце Дуняшу.
Ладно, приходи в полк, старый черт!— рассмеялся Роман.— Да только приложи сначала пятак к своей рано! И, орлом взлетев на коня, сорвал треуголку и приветственно махнул Дуне: — Жди к вечеру, любезная!
Дуня в ответ поклонилась низко, до пояса, ответила постароуставному:
Дай вам господь помощь в ратном деле, господин полковник! И возвращайтесь поране!— И рассмеялась вдруг, лукаво добавив: — А я велю славную вам баньку натопить! — И долго смотрела вслед своему молодцу.
И полку Романа давно поджидали. Еще три дня назад прискакал курьер и доставил царский решкрипт о назначении Корнева полковником новгородских драгун.
— Вот что значит служить под началом всесильного Голиафа! У Меншикова сей молодчик сразу через два чина прыгнул! — раздраженно шипел бывший стольник, брюхастый Беклемишев, спроведав о царском указе. Сам он после первой Нарвы долго отсиживался в своем знатном поместье, отговаривался от службы многими ранениями и болезнями и только под угрозой попасть в нетчики возвернулся в строй.
— -Почитаю, батюшка, сей полковник — голоштанник, без роду, без племени, одним благоволением светлейшего и держится? — Беклемишев обращался к Петру Удальцову, полагая, что и тот недоволен назначением Корнева. Но Удальцов был боевой офицер и ведал, что Роман Корнев многократно отличен был и под Лесной, и под Полтавой, и в Прутском походе, а теперь вот, по слухам, и в Голштинии отличился. Завидовать такой славе, конечно, было можно, на надобно было ее и уважать. И потому Петр Удальцов встретил Романа как старого боевого товарища. Впрочем, он и впрямь с видимым облегчением сдавал Роману свеженабранный полк, где дел было невпроворот.
После первого же смотра новоиспеченный полковник токмо за голову схватился. Люди в полку были, правда, здоровые, крепкие, набранные, как когда-то-и в полку Нелидова, в основном из ямщицких валдайских селений. Все отличные конники, сызмальства привыкшие быть при лошадях.
Зато офицеры и унтеры были собраны с бору по сосенке. Окроме Удальцова да прибывших из госпиталя поручиков Новосильцева и Грачева, боевых офицеров в полку, почитай, вовсе не было. На смирных лошадках красовались или возвращенные строгим царским указом в строй старые баре вроде Беклемишева, или недавно поступившие на русскую службу немцы-остзейцы, присланные Военной коллегией из Петербурга и из всего русского языка выучившие только самые крепкие выражения. Впрочем, и рядовые драгуны строя не ведали, иные били из фузей не в яблочко, а в чистое небо. Ну а боле всего была нехватка в опытных вахмистрах, способных заместо офицера и учение провести, и эскадрон в порядке содержать. Вот и пришлось господину полковнику самолично каждый день гонять сырых рекрутов до изнеможения на беспрестанных учениях, дабы привести под шведские пульки не толпу деревенских парней, а мало-мальски подготовленных драгун. Да и прочим офицерам пришлось попотеть. Полковник Корнев спуска никому не давал, так что даже Беклемишев брюхо-то подтянул. В полку ворчали чуть ли не в открытую: «Чертов полковник!» И Роман, услышав как-то за спиной эту кличку, вспомнил вдруг, как десять лет назад вот так же честили они в строю полковника Нелидова.
— И куда мы с такими молодцами пойдем? — сердито ворчал Петька Удальцов, плетью показывая на отчаянно размахивающих руками Беклемишева и сухопарого глупого
