движимое и недвижимое, при условии, что он наследует титул, имя и герб главы семейства Вальженезов.
- Невероятно! - воскликнул Лоредан.
- Вот завещание, кузен, - сказал Сальватор-и вынул из кармана бумагу.
Лоредан невольно выбросил руку вперед, собираясь ее схватить.
- О нет, дорогой кузен, - возразил Сальватор, прижимая бумагу к груди. - Этот документ, как вы понимаете, должен оставаться в руках того, чьи интересы он охраняет, но я не прочь вам его прочесть.
И Сальватор начал:
'Настоящий документ является моим собственноручным завещанием, точная копия с которого будет передана завтра в руки г-на Пъера-Николя Баратто, нотариуса, проживающего на Вареннской улице в Париже. Оба документа, написанные моей рукой, имеют силу оригинала.
Подпись: Маркиз де Валъженез.
Дня 11 месяца июля 1821 года'.
- Читать дальше? - спросил Сальватор.
- Нет, сударь, не нужно, - пролепетал Лоредан.
- Да вы сами знаете, что там написано, не так ли, кузен?
Однако я хотел бы знать, просто из любопытства: сколько вы заплатили за это знание господину Баратто?
- Сударь! - вскричал граф, поднимаясь с угрожающим видом.
- Возвращаюсь к своему мнению, кузен, - продолжал Сальватор, будто не замечая движения г-на де Вальженеза. - Как я уже сказал, творить добро дело, которое приносит удачу. Я мог бы прибавить, что творить зло - значит навлекать на себя несчастье.
- Сударь! - повторил Лоредан.
- Ведь если бы вы не причинили зла, похитив Мину, - не теряя хладнокровия, продолжал Сальватор, - мне бы не пришло в голову делать добро, спасая ее; мне не понадобились бы почтовые лошади, не пошел бы я по улице Женер, не узнал бы секретер, не купил бы его, не открыл бы его секрет и, наконец, не нашел бы завещания, позволяющего мне сказать вам: дорогой кузен, вы совершенно свободны, но предупреждаю, что если у меня появится малейший повод быть вами недовольным, я обнародую это завещание, то есть разорю вас, вашего отца, вашу сестру! Если же вы не станете мешать влюбленным, которым я покровительствую, продолжать путь и жить счастливо за границей, что ж... В мои планы входит остаться комиссионером еще на год-два, на три года, может быть, а вы понимаете: пока я буду комиссионером, мне не понадобятся двести тысяч ливров ренты, потому что я зарабатываю пять-шесть франков в день. Итак, мир или война, выбирайте, кузен; я предлагаю мир, но не отказываюсь и от войны. Кроме того, повторяю, вы свободны, однако на вашем месте я бы воспользовался гостеприимством и провел здесь ночь в размышлениях. Утро вечера мудренее!
С этим пожеланием Сальватор покинул своего кузена Лоредана и вышел, оставив дверь незапертой, а Жана Бычье Сердце и Туссена Бунтовщика увел с собой, чтобы г-н де Вальженез видел: он волен остаться или уйти.
Х
Новый персонаж
Посмотрим теперь, что происходило на Упьмской улице в доме номер десять через несколько дней после событий, о которых мы только что рассказали.
Если только наши читатели следили с некоторым вниманием за многочисленными сценами нашей драмы и обладают памятью, они, несомненно, вспомнят, что колдунья с улицы Трипре переехала в квартиру, снятую, меблированную и обставленную Петрусом в доме номер десять по Упьмской улице; вместе с Брокантой переехали, разумеется, Розочка, Баболен, ворон и дюжина собак.
Комната, в которой жила теперь старая цыганка - музей редкостей и в то же время колдовской приют, - предлагала, как мы уже говорили, изумленному взору посетителя среди прочих невероятных предметов колокольню, служившую домиком или гнездом ворону, а также разнообразные бочки, в которых спали собаки.
В наше намерение как автора этой книги - да простят нам это небольшое отступление - входит не только (как видно из темы, которую мы сейчас затрагиваем) заставлять читателя бегать вместе с нами, перескакивать со ступеньки на ступеньку общественной лестницы, посещая всех, начиная от папы Григория XVI, к которому мы еще заглянем в свое время, до старьевщика Костыля, и от короля Карла Десятого до кошкодава; но и время от времени мы рассчитываем совершать экскурсии в низшие миры, отведенные животным.
Мы уже имели случай убедиться в необыкновенных способностях ворона Фареса, пса Бразила, или Роланда; и если первый из них оставил нас более или менее равнодушными, учитывая незначительную роль, отведенную ему в описанных нами событиях, то другой, напротив, - и в этом мы ничуть не сомневаемся! - завоевал симпатии читателя.
И ничего нет удивительного в том, что, сделав первый шаг среди низших созданий, среди братьев наших меньших, как называет их Мишле, мы сделаем и второй шаг, расширяя и без того широкий круг, внутри которого мы действуем.
Чего же вы хотите, дорогие читатели! Мне было дано, к отчаянию директоров театров и издателей, а может быть и к вашему огорчению, сочинять драмы в пятнадцать картин и романы в десять - двенадцать частей! Это вина не моя, а моего темперамента и воображения.
Итак, мы перенеслись с вами в этот час на Упьмскую улицу и оказались среди собак Броканты, просим вашего позволения познакомить вас с одним из этих животных Речь идет о любимой собаке самой колдуньи. У колдуний вообще вкусы странные: не являются ли они колдуньями именно благодаря своим вкусам? А может быть, странные вкусы появились у них оттого, что они колдуньи? Этого мы не знаем и оставляем этот важный вопрос на суд более опытного человека.
Больше других собак наша колдунья любила дрянного черного пуделька. Судим мы о нем, разумеется, с позиций человеческой гордыни: с точки зрения природы дрянных животных не бывает.
Дело в том, что на взгляд любого человека - о природе судить не беремся - песик этот был до крайности безобразен: маленький, коротконогий, грязный, да притом же злой, ворчливый, требовательный - словом, он соединял в себе все пороки старого мальчика и, как и положено, вызывал ненависть у всех своих товарищей.
Из этого всеобщего отвращения вышло следующее. Броканта, его хозяйка, поначалу по причине чисто женского упрямства привязалась к нему с истинно материнской нежностью, но со временем любовь эта постепенно переросла в настоящую страсть в пику враждебности, которую к пуделю питали и публично проявляли его товарищи.
Так и случилось, что Броканта стала оказывать ему всяческие знаки внимания, вплоть до того, что кормила его из отдельной миски и в отдельной комнате, страшась, как бы он не умер от истощения, пока другие собаки говорят ему разные гадости и подвергают адским мукам в священные часы обеда и ужина.
Вы знаете, на что способна людская гордыня, не так ли, дорогие читатели? Теперь посмотрите, что может сделать гордыня, присущая животным.
Этот черный пес, этот грязный пудель, этот Бабилас был - так нам, во всяком случае, кажется - особенно уродлив, и, видя, как над ним трясется хозяйка, как ласкает и кормит его отдельно от других собак, в конце концов вообразил, что он самый красивый, изящный, умный, любезный и обворожительный пес на свете. И раз вбив себе в голову эту мысль, он, вполне естественно, стал, как и любой человек в таких же обстоятельствах, высмеивать себе подобных, бесстыдно их облаивать, дергать за хвосты, кусать за уши, презирая каждого и будучи уверенным в безнаказанности; он важничал, задирал нос, чванился, напуская на себя такой важный вид, что все его товарищи презрительно усмехались, жалостливо пожимали плечами и говорили между собой:
- Ну и выскочка!
Полагаю, дорогие читатели, вы окажете мне честь, обратившись ко мне с таким замечанием:
- Господин романист! Вы можете интерпретировать, воспроизводить и перевирать слова и поступки
