всего того, что сделал Бодуэн, то есть возвращаться из Иерусалима через Константинополь, вместо того чтобы отправиться через Константинополь в Иерусалим.
- Нет, гражданин консул, но вы можете сделать другое.
- Да, я могу установить майорат для вашего старшего сына, женить вас на дочери одного из моих генералов, если вы хотите прикоснуться к славе, или на дочери одного из моих поставщиков, если вас интересуют деньги.
- Гражданин первый консул! У меня три миллиона, что ничуть не хуже майората, а что касается женитьбы, у меня есть на примете невеста.
- Вы женитесь на какой-нибудь знатной принцессе или дочери немецкого маркграфа?
- Я женюсь на бедной девушке по имени Тереза; я люблю ее уже восемь лет, а она семь лет верно меня ждет.
- Дьявольщина! - вскричал Бонапарт. - Не везет же мне:
там - Сен-Жан-д'Акр, а здесь - вы!.. Что же вы намерены делать, капитан?
- А вот что, гражданин консул: для начала женюсь, так как мне не терпится это сделать, и, если бы не вы, даю слово, я не двинулся бы до свадьбы из Сен-Мало.
- Ну а что потом?
- Буду наслаждаться мирной жизнью, проедая три миллиона и приговаривая, как пастух Вергилия:
О Melibce! deus nobis hcec otia fecit![О Мелибей! Этот покой нам даровал Бог (латин.) (Вергилий 'Буколики')]
- Гражданин капитан! Я не силен в латыни.
- Да, особенно когда речь о мирной жизни, верно? Да я не прошу у вас тридцатилетнего мира. Нет, год-другой насладиться семейным счастьем, и хватит. А потом с первым же пушечным выстрелом я... что ж, моя 'Прекрасная Тереза' еще целехонька!
- Значит, я ничего не могу для вас сделать?
- Да вот я думаю...
- И никак ничего не придумаете?
- Нет, но если мне что-нибудь придет в голову, я вам напишу, слово Эрбеля!
- Неужели я даже не смогу быть крестным вашего первого сына?
- Вам не повезло, гражданин консул: я уже дал слово другому.
- Кому же?
- Пьеру Берто по прозвищу Монтобанн-Верхолаз, нашему боцману.
- А он не может уступить мне свою очередь, капитан?
- Да что вы! Он не уступил бы даже китайскому императору. Да и нечего сказать: он завоевал это право шпагой.
- Каким образом?
- Он был вторым на палубе 'Калипсо' и, между нами, храбрецами, говоря, генерал, даже первым, если уж быть точным... Словом, я просто закрыл на это глаза.
- Ну, капитан, раз уж мне с вами так не везет, вы, может быть, позволите мне о вас иногда справляться?
- Стоит вам начать войну, гражданин первый консул, и вы обо мне услышите, за это я вам ручаюсь.
- Итак, с должника нужно брать хотя бы то, что он может отдать: до встречи в случае войны!
- До свидания, гражданин первый консул!
Пьер Эрбель пошел было к двери, но снова вернулся.
- Нет, я не могу вам обещать и свидания, - поправился он.
- Это еще почему?
- Потому что вы сухопутный генерал, а я моряк. Значит, маловероятно, что мы встретимся, если вы будете воевать в Италии или Германии, а я - в Атлантическом или Индийском океане; итак, удачи вам в ваших кампаниях, гражданин первый консул.
- А вам удачных плаваний, гражданин капитан.
На том капитан и первый консул расстались, а встретились вновь лишь пятнадцать лет спустя в Рошфоре.
Через три дня после того, как Пьер Эрбель покинул Тюильрийский дворец, он с распростертыми объятиями вошел в скромный дом Терезы Бреа, находившийся в деревушке Планкоэ, что на Аркеноне, в пяти лье от Сен-Мало.
Тереза радостно вскрикнула и бросилась Пьеру в объятия.
Она не видела его три года. Она слышала, что он вернулся в Сен-Мало и в тот же день уехал в Париж.
Другая впала бы в отчаяние и стала гадать, какое неотложное дело могло заставить ее возлюбленного отказаться от встречи с ней. Но Тереза твердо верила в слово Пьера; она преклонила колени перед Планкоэской Божьей Матерью, даже не думая о причине его неожиданного отъезда.
И, как мы видели, Пьер приехал в Париж за час до назначенной аудиенции, а покинул столицу час спустя: его отсутствие длилось всего шесть дней. Правда, Терезе они показались шестью столетиями.
Увидев своего любимого, она метнулась ему навстречу, а с ее губ или, вернее, из самого сердца вырвался радостный крик.
Пьер расцеловал ее в мокрые от слез щеки и спросил:
- Когда свадьба, Тереза?
- Когда хочешь, - отвечала та. - Я уже семь лет как готова, а о нашей помолвке объявлено уже три года назад.
- Значит, нам осталось только предупредить мэра и кюре?
- Ну конечно!
- Идем предупредим их, Тереза! Я не согласен с теми, кто говорит: 'Он ждал шесть лет, подождет еще'. Нет, я, наоборот, считаю так: 'Я ждал шесть лет и полагаю, что этого вполне достаточно: больше ждать я не хочу!'
Тереза придерживалась, разумеется, того же мнения. Не успел он договорить, как она накинула на плечи шаль и приготовилась выйти.
Пьер Эрбель взял ее за руку.
Как бы ни торопились мэр и кюре, необходимо было подождать три дня. За это время капитан едва не лишился рассудка.
На третий день, когда мэр ему сказал: 'Именем закона объявляю вас мужем и женой', Пьер Эрбель заметил:
- Какое счастье! Если бы пришлось еще ждать, я бы свихнулся.
Девять месяцев спустя - день в день - Тереза родила крепкого мальчонку, которого, по уговору, крестил Пьер Берто по прозвищу Монтобанн. Записали мальчика в книге актов гражданского состояния Сен-Мало под именем Пьера Эрбеля де Куртенея, виконта. Он был Пьером дважды: по имени родного отца и крестного.
Мы уже рассказывали, как, уступая моде той поры, молодой человек латинизировал свое имя и вместо отчасти вульгарного имени апостола-отступника избрал более аристократичное Петрус.
Однако наберитесь терпения, дорогие читатели; мы еще не закончили рассказ о его отце-корсаре, как называл брата генерал Эрбель.
Медовый месяц капитана Эрбеля длился ровно столько, сколько существовал Амьенский мир. Мы ошибаемся: он затянулся на несколько дней дольше.
Десять историков против одного вам скажут, если, конечно, вы пожелаете к ним обратиться, как был нарушен договор 1802 года; зато только я могу вам поведать, чем закончился медовый месяц нашего достойного капитана.
Пока длился мир, все шло хорошо в семье Эрбелей. Муж обожал свою жену, нежную и тихую, будто ангел; он обожал сына и уверял - не без основания, может быть, - что это самый красивый малыш не только в Сен-Мало, но и во всей Бретани, а то и во всей Франции. Короче говоря, это был счастливейший смертный, и если бы не война, это состояние покоя длилось бы, верно, месяцы и годы и ни одно облачко не
