При виде племянника он грозно сдвинул брови, словно разбушевавшийся олимпийский бог, и австриец Франц, горячо любивший Петруса, шепотом стал за него молиться.
Но лицо генерала сейчас же просветлело: племянник выглядел довольно жалко.
Петрус обливался потом.
- Ах, черт побери! - заметил генерал. - Тебе бы следовало постоять в передней, чтобы с тебя стекла вода, мой мальчик: ты намочишь стул.
Петрус встретил дядину остроту улыбкой.
В эту минуту генерал мог изрыгнуть на него все молнии преисподней: у Петруса на душе пели райские птицы.
Он поцеловал дядину руку и сел напротив.
XXXIV
Весна - молодость года! Молодость - весна жизни!
В девять часов Петрус простился с дядей и снова отправился на улицу Нотр-Дам-де-Шан.
Перед тем как подняться к себе, он поднял голову и взглянул на окна мастерской, которая через пять дней должна была опустеть. Петрус увидел свет. - Жан Робер или Людовик, - прошептал он.
Он кивнул привратнику, что означало: 'Я не беру ключ, потому что меня ждут' - и прошел к себе.
Молодой человек не ошибся: его ожидал Жан Робер.
Как только Петрус появился на пороге, Жан Робер бросился к нему в объятия с криком:
- Успех, дорогой Петрус! Успех!
- Какой успех? - не понял тот.
- И не просто успех - овация! - продолжал Жан Робер.
- О чем ты? Говори же! - улыбнулся Петрус. - Я с удовольствием присоединюсь и разделю твою радость.
- Как - какой успех? Как - какая овация? Ты разве забыл, что нынче утром я читал актерам Порт-Сен- Мартен свою новую пьесу?..
- Я не забыл, а не знал. Итак, значит, успех полный?
- Несомненный, друг мой! Они словно обезумели. Во втором акте Данте встал и подошел пожать мне руку, а в третьем Беатриче меня поцеловала как ты знаешь, роль Беатриче исполняет сама Дорваль! Когда же я окончил чтение, все актеры, директор, постановщик, суфлер - бросились мне на шею.
- Браво, дорогой мой!
- Я пришел поделиться с тобой своей радостью.
- Спасибо! Твой успех меня очень радует, но совсем не удивляет. Мы с Людовиком предсказали, что так и будет.
И Петрус вздохнул.
Зайдя в мастерскую, где он не был уже несколько дней, и оказавшись в окружении произведений искусства, собранных с огромным трудом, Петрус вспомнил, что скоро со всем этим расстанется, и, видя как радуется Жан Робер, не смог подавить вздох.
- Вот как? - вскричал Жан Робер. - Не очень-то ты весел, вернувшись из Сен-Мало! Дорогой друг! Теперь мой черед спросить: 'В чем дело?'
- А я вслед за тобой повторю: 'Разве ты забыл?'
- О чем?
- Снова увидев все эти предметы, безделушки, мебель, сундуки, с которыми мне придется расстаться, я должен сказать, что мне изменяет мужество, а сердце обливается кровью.
- Тебе придется с этим расстаться, говоришь?
- Разумеется.
- Ты хочешь сдать свою квартиру вместе с обстановкой или намерен отправиться в путешествие?
- Неужели ты не знаешь?
- Чего?
- Сальватор тебе не сказал?
- Нет.
- Ну и отлично, поговорим о твоей пьесе!
- Нет, черт возьми! Поговорим о том, почему ты вздыхаешь. Тогда никто не скажет, что я веселюсь, когда тебе грустно.
- Дорогой мой! В ближайшее воскресенье все это пойдет с молотка.
- С молотка?
- Да.
- Ты продаешь свою мебель?
- Ах, дорогой друг! Если бы это была моя мебель, я бы ее не продавал.
- Не понимаю.
- Она станет моей после того, как я ее оплачу. Вот я ее и продаю, чтобы оплатить.
- Понимаю...
- Ничего ты не понимаешь!
- Тогда объясни.
- По правде говоря, мне неловко рассказывать своему лучшему другу о собственных слабостях.
- Продолжай! Да продолжай же!
- Дело в том, дорогой мой, что я едва не разорил отца.
- Ты?
- Да, моего славного и благородного отца! Я вовремя остановился, друг мой. Еще месяц - и было бы слишком поздно.
- Петрус, дорогой друг! У меня в ящике три билета, подписанных 'Гара' [Доминик Жозеф Гара - французский политический деятель (1749 - 1833).
Адвокат, избранный от третьего сословия в Генеральные штаты (1789 г.), сменил Дантона на посту министра юстиции (ноябрь 1792 г ), затем был избран министром внутренних дел (март 1793 г.). Обвиненный в модерантизме, он был спасен Робеспьером, которого, однако, предал 8 - 9 термидора, Сенатор и граф при Наполеоне, он был избран во Французскую академию (1806г.), однако исключен в период Реставрации.]; одна из подписей не только самых разборчивых, но и уважаемых из всех мне известных. Само собой разумеется, что билеты в вашем распоряжении.
Петрус пожал плечами и, поблагодарив друга, спросил:
- Как твое путешествие?
- Прежде всего, дорогой Петрус, мне было бы грустно путешествовать, зная, что тебе невесело. Кроме того, у меня репетиции, представление.
- И еще кое-что, - со смехом подхватил Петрус.
- О чем ты? - не понял Жан Робер.
- Разве на улице Лаффит все кончено?
- Ах, великий Боже! Почему же кончено? Это все равно что я спросил бы: 'На бульваре Инвалидов все кончено?'
- Молчи, Жан!
- Ты меня озадачил! Отказываешься от моих трех тысяч франков, потому что не знаешь, что с ними делать!
- Дорогой мой! Я отказываюсь вовсе не потому, хотя отчасти ты и прав: тысячи экю мне не хватит.
- Послушай! Ты подмажь этими деньгами самых крикливых кредиторов, уговори их подождать до моего представления; на следующий день мы сходим к Поршеру, и у нас будет десять, пятнадцать тысяч франков, раз уж так надо, и без всяких процентов.
- Кто такой Поршер, друг мой?
- Единственный в своем роде человек, Ювеналова гага avis [Редкая птица (латин.)-см. Ювенал 'Сатиры', VI, 165 - 170.], кормилец всех литераторов, истинный министр культуры, которому Провидение поручило раздавать премии и награды за талант. Хочешь, я скажу ему, что мы вместе пишем пьесу? Он одолжит тебе под нее десять тысяч.
