- Ты с ума сошел! Разве я сочиняю пьесы?
- Ты не настолько глуп, знаю; но я напишу ее один.
- Да, а я разделю с тобой деньги.
- Совершенно верно! Отдашь, когда сможешь.
- Спасибо, дорогой. 'Когда смогу', наступит нескоро, если вообще когда-нибудь наступит.
- Да, понимаю. Ты предпочел бы обратиться к какомунибудь еврею из рода Левия: этих не совестно заставлять ждать - они свое всегда наверстают.
- Евреи здесь ни при чем, дружище.
- Вот чертовщина! Сразу видно, что искусство имеет свои границы. Как?! Я - драматический автор, я обязан придумывать трудные положения, а потом находить из них выход, запутывать ситуацию, а затем распутывать узел. Я претендую на создание комедии в духе Бомарше, трагедии под стать Корнелю, драмы не хуже Шекспира, а в жизни выходит так, что мы пыжимся понапрасну, подобно ворону, который мечтает стать орлом; и нужното всего каких-нибудь двадцать пять - тридцать тысяч франков, и мы, может быть, способны заработать эти деньги и руками, и головой, но в будущем. Сейчас же мы не знаем, какому богу молиться! Что делать?!
- Трудиться! - послышался из глубины мастерской чей-то ласковый голос, прозвучавший очень отчетливо.
Читатели, несомненно, уже догадались, какой добрый гений пришел на помощь пребывавшему в нерешительности художнику и смущенному литератору.
Это был Сальватор.
Двое друзей в одно время повернули головы: Жан Робер - с радостью, Петрус - с благодарностью. Оба протянули вновь прибывшему руки.
- Добрый вечер, господа! - отвечал тот. - Кажется, вы пытались ответить на важнейший вопрос: 'Позволено ли человеку жить, ничего не делая?'
- Совершенно верно, - подтвердил Петрус. - И я отвечал величайшему труженику Жану Роберу, который в двадцать шесть лет сделал больше, чем многие члены Академии - в сорок: 'Нет, тысячу раз нет, дорогой друг'.
- Неужели наш поэт превозносил леность?
- Добейтесь признания в Погребке [Общество шансонье, основанное в 1729 году и собиравшееся в различных кафе, а первоначально обосновавшееся (в 1737 г ) в кабаре под названием 'Погребок' на улице Бюси], дорогой мой: будете сочинять по одной песенке в месяц, в три месяца или даже в год, и никто вам слова не скажет.
- Да нет, он просто-напросто предлагал мне свой кошелек.
- Не соглашайтесь, Петрус; если бы вам надлежало принять подобную услугу от друга, я потребовал бы, чтобы предпочтение вы отдали мне.
- Я ни от кого не приму этой жертвы, дружище, - отозвался Петрус.
- Не сомневаюсь, - сказал Сальватор, - и, зная, что вы не согласитесь, я не стал предлагать вам деньги.
- Значит, по-вашему, мы должны смириться с распродажей? - спросил Жан Робер у Сальватора.
- Без колебаний! - заявил Сальватор.
- Продаем! - решительно молвил Петрус.
- Продаем, - вздохнул Жан Робер.
- Продаем, - подтвердил Сальватор.
- Продаем! - эхом отозвался из мастерской четвертый голос.
- Людовик! - обрадовались трое друзей.
- Мы, стало быть, занимаемся распродажей? - спросил молодой доктор, подходя с распростертыми объятьями и улыбкой на устах.
- Да.
- А что продаем? Можно полюбопытствовать?
- Наши души, скептик вы этакий! - проговорил Жан Робер.
- Продавайте свою, если хотите, - сказал Людовик, - а я свою с продажи снимаю: я нашел ей другое применение.
И, позабыв о распродаже, четверо друзей заговорили об искусстве, литературе, политике, а тем временем чайник запел на огне, и они стали расставлять чашки.
Чай хорош только тогда - примите к сведению эту аксиому, очень важную для настоящих любителей, - когда его готовишь сам.
Друзья просидели до полуночи.
Но, заслышав бой часов, все вскочили словно ошпаренные.
- Полночь, - заметил Жан Робер, - мне пора домой.
- Полночь! - воскликнул Людовик. - И я домой.
- Полночь, - проговорил Сальватор, - я должен идти.
- Мне тоже нужно выйти, - молвил Петрус.
Сальватор протянул ему руку.
- Только мы двое сказали правду, дорогой Петрус, - заметил комиссионер.
Жан Робер и Людовик рассмеялись.
Все четверо загомонили и стали спускаться.
На пороге они остановились.
- Хотите я скажу каждому из вас, куда кто идет? - спросил Сальватор.
- Скажите! - попросили трое приятелей.
- Вы, Жан Робер, направляетесь на улицу Лаффит.
Жан Робер отшатнулся.
- Теперь - им! - рассмеялся он.
- Людовик! Сказать, куда идете вы?
- Пожалуй!
- На Ульмскую улицу.
- Я в самом деле туда собираюсь, - признался Людовик, делая шаг назад.
- А вы, Петрус?
- О! Я...
- Отправляетесь на бульвар Инвалидов. Не падайте духом, Петрус!
- Постараюсь! - отвечал Петрус, пожимая Сальватору руку.
- А куда идете вы? - полюбопытствовал Жан Робер? Вы же понимаете, дорогой друг, что было бы нечестно, если бы вы унесли с собой все три наших секрета, а мы не взяли даже по кусочку вашей тайны!
- Куда иду я? - без улыбки переспросил Сальватор.
- Да, вы.
- Я хочу попытаться спасти господина Сарранти, которого должны через неделю казнить.
На том друзья и разошлись.
Однако художнику, поэту и доктору не давала покоя одна и та же мысль.
Насколько выше них был этот таинственный комиссионер, втайне подготовлявший великое дело, в то время как каждого из них занимала лишь любовь к одной женщине! Он же радел за все человечество!
Правда, он любил Фраголу, а Фрагола любила его.
XXXV
Улица Лаффит
Последуем за каждым из наших героев; возможно, так мы скорее приблизимся к развязке нашей истории.
В порядке подчинения мы начнем с Жана Робера.
От Западной улицы до улицы Лаффит путь неблизкий.
Поэт взял на улице Вежирар кабриолет, ехавший порожняком от Менской заставы. Жан Робер проехал почти через весь город, К концу 1827 года Париж кончался на Нувель-Атен, а оттуда брала свое начало
