- Вы скоры, словно пташка, - сказал Жан Робер. - Однако, как вам известно, дорогая Лидия, страдание измеряется не продолжительностью, но интенсивностью.
- А счастье?
- Счастье неизмеримо.
- Вот, значит, почему оно длится меньше, чем страдание?
Ну идемте, господин поэт! Вас ждут поздравления.
- А... Но... Почему не здесь? - спросил Жан Робер, с таким же отвращением спускавшийся в апартаменты г-жи де Маранд, с каким поначалу поднимался в голубятню.
- Я хотела, чтобы день окончился для вас так же, как и начался: среди цветов и ароматов.
- О, прекрасная Лидия! - вскричал молодой человек, окинув г-жу де Маранд влюбленным взглядом. - Чем вы не аромат и не цветок? Зачем мне куда-то идти, если рядом вы?
- Вы должны во всем мне повиноваться. Я решила, что нынче вечером вас увенчают лаврами у меня. Идемте же, поэт, или останетесь без короны.
Жан Робер осторожно высвободил руку из руки прекрасной волшебницы, подошел к окну и задернул занавеску.
- А господин де Маранд у себя? - спросил он.
- У себя ли он? - беззаботно переспросила Лидия.
- Вот именно, - подтвердил Жан Робер.
- Ах! - обронила молодая женщина.
- Так как же?
- Я вас жду, вот что... Да-а, уж вас-то пташкой не назовешь: вас недостаточно просто поманить...
- Могу поклясться, Лидия: временами вы меня пугаете.
- Чем?
- Я вас не понимаю.
- Да, верно. И тогда вы про себя думаете: 'По правде говоря, эта милая госпожа де Маранд - просто...'
- Не продолжайте, Лидия! Я знаю, что вы не только обворожительны, но благородны и деликатны.
- Однако вы же сомневаетесь... Господин Жан Робер! Угодно ли вам пройти в мои апартаменты, да или нет? Я имею на это право.
- И ваше право - тайна, которая вам не принадлежит?
- Нет.
- К счастью, как всякую тайну, ее можно разгадать.
- Лишь бы я вам не подсказывала: тогда моя совесть будет спокойна. Начинайте...
- Мне кажется, я уже догадался, Лидия.
- Ба! - промолвила молодая женщина, широко распахнув глаза в которых угадывалось скорее сомнение, нежели удивление.
- Да.
- Ну, я вас слушаю.
- Если я правильно угадаю, вы скажете: 'Это так'?
- Продолжайте.
- Вчера я встретил вашего мужа на дорожке, ведущей в Ла Мюэтт.
- Верхом или в коляске?
- Верхом.
- Он был один?
- Я должен отвечать как есть?
- Да, дорогой. Я не ревнива.
Госпожа де Маранд произнесла эти слова с такой искренностью, что в ее правдивости сомневаться не приходилось.
- Нет, он был не один: он сопровождал прелестную амазонку.
- Неужели?
- Разве я вам сообщаю что-то новое?
- Нет, но я не вижу во всем этом тайны.
- Тогда я подумал, что, раз господин де Маранд не стесняется кататься в лесу с чужой женщиной, вы считаете себя вправе делать то, что делаете.
- Я вам не сказала, что 'считаю себя вправе', я сказала, что 'имею право'.
- Значит, я не угадал?
- Нет.
- Позвольте, Лидия, задать вам вопрос.
- Пожалуйста.
- А вы ответите?
- Пока не знаю.
- Чем объяснить, что господин де Маранд, имея такую прелестную жену, вместо того чтобы бегать по женщинам...
- Что же?
- Не стал мужем собственной жены?
- В этом и состоит тайна, которую я не могу вам открыть, дорогой поэт.
- Почему?
- Повторяю: это не моя тайна.
- Чья же?
- Господина де Маранда... Идемте!
Жан Робер, не находя больше возражений, пошел за своей прекрасной Ариадной по лабиринту особняка на улице Лаффит.
- Ну, по крайней мере в этом лабиринте нет Минотавра! - прошептал он на ходу.
XXXVI
Упьмская улица
Апартаменты г-жи де Маранд находились, как известно, во втором этаже правого крыла в особняке на улице Лаффит или Артуа, в зависимости от того, позволят ли нам читатели называть эту улицу ее настоящим именем или станут настаивать на прежнем названии. Здесь мы оставим Жана Робера и г-жу де Маранд по причине, которую даже самый несговорчивый из наших читателей сочтет убедительной: дверь в апартаменты г-жи де Маранд оказалась заперта на два оборота между нами и двумя влюбленными.
Да и что бы мы делали в спальне этой восхитительной г-жи де Маранд, которую любим всей душой? Мы уже знаем эту спальню.
Последуем в менее аристократичный квартал, к которому в задумчивости бредет этот поэт по имени Людовик, сердце которого отогрелось в лучах любви.
Он пришел на Ульмскую улицу.
Спроси его кто-нибудь, как он добирался и какие улицы миновал, Людовик не смог бы ответить.
Сквозь неплотно прикрытые ставни первого этажа, занимаемого Брокантой, Баболеном, Фаресом, Бабиласом и его товарищами, пробивался свет. Он то становился ярче, то бледнел: это доказывало, что в квартире еще не ложились и свет переносили из комнаты в комнату.
Людовик подошел ближе и приник глазом к щели. Но хотя окно было приотворено, со своего места Людовику так и не удалось ничего разглядеть.
Он понял одно: Розочка еще не поднималась к себе; ничто не указывало на присутствие девочки в верхнем этаже: ни мягкий свет ночника в ее комнате, ни горшок с розовым кустом, который девочка, входя к себе, выставляла на окно; Людовик крепконакрепко наказал, чтобы она не оставляла цветы в спальне на ночь.
Итак, не имея возможности видеть, Людовик прислушался.
Уяьмская улица, тихая даже днем, словно окраина провинциального города, была в этот час совершенно безлюдна. Пристально вслушиваясь, можно было разобрать, о чем говорят в первом этаже.
